Живодёров был совсем другой человек, за глаза его называли не
Максим, а Максимум Живодёров. В отличие от приятной округлости
Ильина, он производил впечатление человека угловатого, хотя рост имел выше среднего, был подтянут и довольно широк в плечах. Глаза
Живодёрова, в отличие от приятной поволоки Ильина, блестели постоянным нехорошим блеском, что заставляло его собеседников заподозрить уважаемого Максима Михайловича в фанатизме. Последнее, конечно, было совсем уж фантастической гипотезой в отношении современного служащего толерантного демократического государства.
Однако фанатиков население побаивается и уважает, так что Живодёров пользовался и в администрации, и в области N большим авторитетом. Он мог сказать в адрес очень многих людей, в том числе и не привыкших относить себя к населению, разнообразные резкие гадости, а индивидуумов, которые могли бы ему что-нибудь обоснованное сказать в ответ, было очень мало, так что и элита области N в целом его побаивалась и уважала. Вдобавок Живодёров постоянно практиковался в словесных разносах и других формах постановки коллег и подчинённых в унизительное положение. И если Ильин громко ругался и топал ногами сравнительно редко, чтобы уж совсем не потерять форму, то Живодёров мог перейти к повышенному тону в любой момент разговора, что постоянно держало собеседников в экстремальном напряжении.
Парадоксально, но эти два столь разных человека были симпатичны друг другу. Оба они по-настоящему боялись Стояковского, в связи с чем обменивались информацией, позволявшей по возможности не вызывать раздражения губернатора. Так что отношения между ними сложились весьма доверительные, даже два раза в год они вместе ездили на охоту.
Поэтому Живодёров позвонил Ильину напрямую и предложил тому попросту взять да и заткнуться по поводу переименования завода Ленина в завод
Яшкиной. На что Ильин ответил, что молчать он никак не сможет, поскольку материал уж больно выгодный – никого не задевает, но как раз даёт возможность напомнить о себе как депутате, и вообще -
Ленина жалко.
– О чём ты говоришь – у нас только на центральном проспекте три памятника Ленину стоят. При чём тут шинный завод? Речь же не идёт о том, чтобы мумию из мавзолея вынести, хотите, так туда и ходите, молитесь своим мощам.
– Шинный завод построили при советской власти, так что он к этому причастен был непосредственно. Хотят завод имени Яшкиной – пусть сначала новый построят, а там называют, как их душе угодно.
– Можно подумать, что при советской власти ничего не переименовывали! Был Путиловский завод, стал Кировский.
– Это не аргумент.
Живодёров и Ильин препирались минут пятнадцать, потом почти одновременно поняли, что уже орут друг на друга, сухо попрощались и положили телефонные трубки. А дальше каждый предпринял свои действия: Ильин оплатил статью в газете, в которой сердобольный корреспондент сравнивал построенное в городе N при большевиках и при демократах. А Живодёров нажаловался на Ильина Стояковскому. Тот помолчал, подумал (а газету с нелестными для власти эпитетами последнего периода жизни области N, когда ею как раз и управлял
Стояковский, ему уже положили на стол, так что он успел её прочесть) и вдруг довольно резко заявил:
– Свою собственную вещь я могу называть как угодно, на то я и собственник. Завод – это не парк культуры и отдыха. Пусть регистрируют. Имени Яшкиной так имени Яшкиной, хорошо ещё, что не имени Костанжогло.
– А кто такой Костанжогло? – решил после паузы поинтересоваться
Живодёров.
– Начальник треста, который строил этот завод. А то вот ещё лучше – имени Максима Живодёрова. Есть предложения, чего твоим именем назвать?
– Всё шутите, – прикинулся обиженным Живодёров и потихоньку ретировался из губернаторского кабинета.
Завод переименовали, новое название зарегистрировали, никаких народных волнений по этому поводу далее не последовало. Но Ильин затаил обиду и на ближайшую утиную охоту с Живодёровым не поехал. А на следующую уже поехал, поскольку был не очень злопамятный человек.
Да и охоту любил, а с Живодёровым охотиться всегда было очень удобно. Максим Михайлович всегда предупреждал егерей заранее, кроме того, специально готовил напитки, закупал свежевыпеченный хлеб… и не переносил охоты большой компанией, поскольку любил после всех стрелковых событий и употребления алкоголя на открытом воздухе посмотреть на ранние звёзды и поговорить о чём-нибудь сокровенном.
С ними был и Борис Хитров, который тоже не упускал случая побывать на свежем воздухе. Живодёров приглашал его брата, но Сергей не любил ни охоты, ни рыбалки. С другой стороны, от таких приглашений грех отказываться, так что он договорился о поездке для Бориса. Старший
Хитров был очень доволен тем, что попал в компанию хороших, интересных людей. Вдобавок и ландшафты кругом были прекрасные, украшенные мягкими цветами и температурами бабьего лета.
Вечерний разговор зашёл о Стояковском, и начал его Ильин:
– Что-то давно губернатор на публичных мероприятиях не показывается.
А ведь через полгода выборы, у него же третий срок. Хотя, если советское время считать, то это будет уже не третий, а четвёртый.
– Брат говорит, губернатор сейчас всё больше о вечном думает. Ездил вот недавно к одному нашему известному писателю, говорил о судьбах
России, – сказал расслабившийся, а потому позволяющий себе вольности с упоминанием Стояковского всуе Хитров.
– А что же газеты об этом не писали? – живо вскинулся Ильин.
– Наши не писали потому, что им сказано было не писать. А ваши коммунистические об этом и не знали ничего, писатель-то не ваш, с ними не общается.
– Так и что, собирается он на третий срок идти? – как бы невзначай поинтересовался у Хитрова Живодёров. – Если человек о вечном думает, то зачем ему эта суета?
– Про это ничего не знаю, – немного испугавшись и подумав про себя, что сболтнул лишнего, ответил Хитров.
– М-да, интересно… – протянул Максим Михайлович. И вдруг неожиданно, почти без перехода спросил у собеседников:
– Если я пойду в губернаторы в этом цикле, вы как, поддержите?
– Я, пожалуй, и поддержу, – неуверенно сказал растерявшийся Хитров.
Деваться ему было некуда – а вот нечего с вице-губернаторами на охоту ездить да ещё и язык распускать.
Свою поддержку высказали ещё два охотника. Оставшийся последним
Ильин молчал, глядя в огонь костра. Повисла неловкая пауза. Максим
Михайлович пристально, не отрываясь, глядел в лицо Николаю
Ивановичу, все остальные стеснительно наблюдали за этой неожиданной сценой.
– Да чёрт с тобой, иди. Я тоже поддержу, – сказал наконец Ильин, разряжая обстановку.
После чего все ещё выпили, закусили, сожгли одноразовую посуду, убрали посуду стеклянную, закопали костёр и разошлись по машинам.
Развеселившийся Живодёров похвалил всех за это, отметив привычку нынешней молодёжи загаживать любые красивые природные места, не то что старое поколение, не знавшее пластика. Хитров с тоской подумал, что дёрнуло же его стрелять по вальдшнепам, теперь жене предстоит полдня оставшегося выходного ощипывать пять маленьких длинноносых куриц. “Ругаться ведь будет”, – подумал он, потом откинулся на заднем сиденье внедорожника, который вёл шофёр Ильина, и уснул. Но по приезде позвонил Сергею Хитрову и рассказал об охотничьих разговорах. На что брат посоветовал ему выбросить все эти предвыборные интриги из головы: мало ли что люди говорят при романтическом свете костра после удачной охоты. И мало ли кто и что кому обещает в романтических условиях. Главное, чтобы о таких обещаниях знало как можно меньше посторонних людей.