Он продолжал стоять у сараюшки, словно бы прикрывая вход в нее, Виктор оставался у нелепого, праздничного, ярко сиявшего на утреннем солнце камина. Подойти друг к другу они уже не стремились, не пытались, да, пожалуй, и не стоило им теперь близко сходиться.
— Только ты не надейся, что уже совсем затравил меня, бедного, в моей собственной берлоге, — продолжал Димаков, ничуть не робея, даже, наоборот, наглея. — Не забывай, что в берлоге-то мы самые злые и опасные.
— Не всякого волка страшно, — сказал Виктор.
Димаков вроде как задумался. В его припрятавшихся глазах даже на расстоянии можно было прочесть напряжение мысли — напряжение и переменчивость.
— Не страшно и не жалко? — проговорил он.
Виктор выждал.
— Ты же знаешь, что теперь есть такое мнение, что и волков поберечь надо, — продолжал преобразившийся Димаков.
— Только мы их пожалели, — сказал Виктор, — как они опять расплодились и потребили тысячи тонн мяса. Что они собираются делать дальше, тоже хорошо известно. Пойдут и мясо, и шкурки…
— Ты меня извини, но у волка и своя шкура теплая. А люди — не волки, Шувалов, ты сам мне внушал. Или забыл? Все люди — братья, Витек… — Димаков уже слегка юродствовал. — А мы с тобой вообще вроде как родственники. Ты же знаешь, что мой отец мог жениться на твоей матери, если бы Шувалов твой не помешал… царство ему небесное!. Вот ты и рассуди теперь, кем мы с тобой доводились бы друг другу, если бы Шувалов не помешал? Родными братьями, Витя!
— Прекрати! — не мог больше выдержать Виктор.
Димаков расхохотался.
Виктор не мог больше и оставаться здесь. Повернулся и пошел вдоль фасада дома к той тропе, на которой полчаса назад, веселый и радостный, наслаждался свежестью утра и леса.
Ему и теперь надо было хоть немного пройтись по лесу, чтобы освежиться, освободиться от этого дурмана. С такими, как Димаков, и сам одуреешь, они и тебя на свой уровень тащат. Доругаться, переспорить… А что с ним спорить? Его уже не переубедишь и не перевоспитаешь в таких беседах.
Он уходил, чувствуя прицельное слежение упрятанных в бойницы димаковских зрачков, испытывая желание оглянуться. Все-таки хотелось знать и видеть, что же Димаков сейчас делает: стоит ли на месте или уходит за дом?
Виктор выдержал, не оглянулся. Надо было показать Димакову, что его не боятся. Честный человек неуязвим! Этот Димаков должен бояться всех честных людей — и он это уже знает, чувствует! И пусть знает всегда!
Виктор отошел не так уж далеко, когда услышал за собой пугающе-близкий выстрел, и одновременно что-то взвизгнуло над его ухом. Он вздрогнул и оглянулся.
На лесной прогалине, в какой-нибудь сотне метров, стоял Димаков с ружьем в руках и не то ухмылялся не то злобился. Не двигался. Не мог пошевелиться и Виктор. Сколько-то времени они так и стояли, глядя друг на друга, не говоря ни слова, и все мерили, мерили расстояние, их разделявшее… Наконец Димаков сказал:
— Ты понял меня, Шувалов?
Виктор не сумел сразу ответить и все еще стоял, не двигаясь. Он чувствовал, что с этого места должен будет сделать шаг уже какой-то новый, другой, не во всем похожий на прежнего Шувалова, человек, и, может, оттого и трудно было ему сделать этот шаг, сказать слово.
Но и молчать так долго было уже невозможно.
— Я не думал, что ты такой дурак, Димаков, — проговорил он наконец. — То, что гад, я начал догадываться, но думал — умнее.
Димаков, не обидевшись, как-то по-лосиному фыркнул и пошел к своим хозяйственным построечкам, неся в руке ружье. Ни дать ни взять — возвращающийся с поля охотник.
Вслед за ним, но только к другому торцу дома направился и Виктор, думая теперь только о сыне, оставленном в одиночестве в гостевой комнате. Он невольно торопился, стараясь обязательно опередить Димакова. Все в мыслях и в душе его было взбаламучено, растревожено и требовало действий. Загадывать далеко он сейчас не мог, но главное — опередить Димакова! — было ясно. И как только Димаков скрылся за кустами, Виктор побежал…
Глава 30
Они уходили по лесной тропе, по которой пришли сюда накануне. Приближался или уже наступал вечер. В лесу было спокойно и тихо, только переговаривались в вышине птички. Устроившись на самых верхушках деревьев, они словно бы оповещали друг дружку обо всем, что происходило у них в зоне видимости. Наверно, успели перемолвиться и насчет людей, идущих по тропе, но ничего опасного в поведении этих двоих не почувствовали и тревоги не поднимали. Слышалось только одно: «Нич-че-го… Нич-че-го…» То есть ничего тревожного, все нормально, и можно потихоньку устраиваться на ночлег. Вот только проводим солнышко — и на сегодня все!