К воротам фабрики Володарского он пришел в половине двенадцатого. Батальонной полуторки на улице не было, и он пошел в проходную, что вела в управление фабрики.
— Ты Сорокин, что ли? — сразу спросила вахтерша.
— Да.
— Ну так вот, ждали тебя, ждали твои товарищи, да и поехали. В батальоне, говорят, машина к сроку должна быть и задерживать ее нельзя.
— Сильно ругали? — спросил Сорокин.
— Да не так чтоб… Сорокин, говорят, и сам доберется.
— И давно они уехали?
— Да не так чтоб. Не больше как с полчаса… Сорокин, говорят, не пропадет, — повторила женщина с непонятным выражением: не то подразнить хотела, не то похвалить.
— Ну что ж, ладно, — проговорил Сорокин.
Он мысленно представил себе всю предстоящую неизмеримо длинную дорогу, и единственно, что ему захотелось теперь, — это прикорнуть где-нибудь вот тут в уголочке, даже вздремнуть немного, ни о чем не думая, никуда не спеша. Может быть, после этого и дорога стала бы не такой неодолимой… Он поискал глазами подходящий уголок, остановил взгляд на свободной сейчас табуретке вахтерши, утепленной шинельным куском, заметил, что там можно бы прислониться и к стенке… и направился к выходу.
На улице стало как будто еще морознее, чем с утра. Где-то в стороне Балтийского вокзала рвались тяжелые снаряды — не часто, но раскатисто. Сорокин невольно отметил, что это далеко от его Петроградской стороны и, стало быть, Ольга с Иринкой пока в безопасности.
Он пошел по тропинке, протоптанной вдоль Мойки, к Невскому проспекту, мысленно размечая предстоящую дорогу на отдельные участки: почти весь Невский проспект (от Мойки до Московского вокзала), потом Старо-Невский, потом большой промежуток до Володарского моста, а там пойдут Мурзинка, Рыбацкое, Усть-Славянка, Усть-Ижора… Хорошо было вчера смотреть на эти пригородные деревни из кузова полуторки, а вот сегодня, пешком, трудновато придется.
Но дорога есть дорога, от нее никуда не денешься, ее остается только пройти.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Должно быть, неглупым был человек, придумавший разместить саперов в обжигательных печах кирпичного завода. Первое и самое главное здешнее удобство — это, конечно, безопасность, второе — тишина. Ежедневные обстрелы Колпина, его окрестностей и этого заводика здесь почти не были слышны и не приносили людям никакого вреда. И третье удобство — полная темнота. Поскольку саперы чаще всего ложились утром, им здесь совершенно не мешал дневной свет. Лишь когда входил кто-нибудь с улицы через небольшую калитку в воротах, там ненадолго возникал отдаленный дневной миражик — и тут же потухал, не успевая достигнуть противоположной стенки и уж, конечно, не пробив вековечной черноты сводов.
Спится здесь хорошо. Вернутся саперы на рассвете с переднего края, быстренько пошваркают ложками по стенкам котелков, слишком просторных дли нынешних порций, и валятся на пол, на подстилку, во мрак непродолжительного небытия. Один дневальный остается маяться у столика с коптилкой, там, у входа. Ему, конечно, тоже хотелось бы разуться, развесить портянки перед печкой — и на боковую. Но он единственный в роте человек, которому запрещено спать, пока спят другие. Вот и стоит, а по нынешним временам — сидит этот человек перед сплющенной вверху снарядной гильзой и слушает, как потрескивает над ней желтоватый колеблющийся огонек, тоже бессонный, Сидит и думает что-нибудь несонливое, отгоняя дрему сознанием долга и ответственности, и ждет того часа, когда можно будет, разбудить сменщика и оставить его вместо себя.
Сменятся три раза дневальные — и подъем! Зашевелится, забубнит под непроглядными сводами рота. Пробьется наконец через сонливое бормотание резвая команда: «Выходи строиться на обед!» — и гомон станет более оживленным и шумным, начнут позвякивать котелки. Вдали откроется калитка, в нее ринется понизу одуряюще чистый морозный воздух, но никаких световых миражей там уже не возникает. На улице — сумерки. Самое начало рабочего дня саперов. Это еще не ночь, в небе еще не видно ни звезд, ни луны, но уже и не день. Тусклое переходное время.
На задание уходят все, кто в наличии, возвращаются то без одного, то без двоих. На этот раз вернулись без Гоши Фатеева, то есть принесли его уже застывшего, и Сорокину вот приказано сколотить надмогильный столбик.
— Постарайся для земляка, — сказал командир роты. — Вы ведь вроде дружили.