Но за них же, если бы как-то так сложились обстоятельства, он мог без всякого сожаления достойно умереть.
Конечно, в тот достойный, последний свой час человек вряд ли успеет подумать и вспомнить, ради чего жил, за кого и за что умирает. Все здесь теперь соединилось в один тугой узел — ближние и дальние, близкое и далекое, вчерашнее и завтрашнее. Ничто ни от чего не отделяется. И сама жизнь ходит рядом со смертью.
«Будь что будет» — вот чем обычно заканчиваются или вдруг прерываются солдатские размышления о н е й.
Именно с этим и встал Сорокин из-за столика дневального. Встал и задел при этом ногу самого дневального.
— Что? Пора? — вскинулся чутко спавший парень.
— Куда пора? — не понял и даже немного испугался Сорокин, еще не вполне отрешившийся от своих недавних мыслей.
— Заступать, — сказал дневальный.
— А-а… Прости, это я нечаянно. Можешь, еще подремать.
Дневальный сел на соломе и потянулся.
— Какая тут дрема! — проговорил он. — Пожевать бы — вот это да!
— Ну-ну! — остановил его Сорокин. — Эти разговоры, ты знаешь, запрещены.
— Да зна-аю…
Парень начал по-стариковски медлительно подниматься, а Сорокин подошел тем временем к стоявшему возле печки могильному столбику, осторожными прикосновениями пальцев проверил, хорошо ли высохла на нем краска, и вставил стерженек звезды в заготовленное для него отверстие. Стерженек входил туго и вошел плотно. Надолго. Сорокин решил больше и не вынимать звезду из столбика, покрасить ее в таком положении.
Это не отняло много времени.
Через какие-нибудь пять-шесть минут он уже лежал на своем месте. Он чуть ли не с головой укрылся полушубком, окунувшись в привычный и уже приятный, почти домашний запах овчины.
Неожиданно появился живой и даже веселый Гоша Фатеев, хотя Сорокин твердо знал и сейчас тоже хорошо помнил, что Фатеева оставили сегодня под брезентом на улице. Ему нельзя теперь быть вместе с живыми, входить в жилое тепло. Он уже и не числился среди живых. В строевой записке на завтрашний день он будет обозначен безликой цифрой в графе «боевые потери». Единичкой в графе…
И было тем более странно, что он беззаботно заулыбался Сорокину и спросил:
— Ну как, Никита? Живем пока что?
И Сорокин ответил ему, как живому:
— Так ведь по штату положено. Перезимовать надо…
II
Фатеев, как только пришел в роту, сразу облюбовал Сорокина себе в дружки.
— Ты тоже ленинградец? — спросил он, знакомясь.
— Тоже, — сказал Сорокин. — А еще кто?
— Еще я, — представился Фатеев. И предложил: — Давай держаться вместе.
«Держаться вместе» на солдатском языке означало: всегда выручать друг друга в бою, вытащить, если понадобится, из-под огня, а если случится самое плохое — написать письмо родным или невесте (адресами взаимно обмениваются). Такие уговоры чаще всего заключаются в разведке или в пехоте, особенно перед атакой или поиском, однако и в саперной жизни верный товарищ под рукой никогда не бывает лишним.
— Давай попробуем, — согласился Сорокин. И серьезно посмотрел в глаза Фатееву.
— Слушай, а где ты жил в Ленинграде? — вдруг спросил Фатеев.
— На Петроградской.
— Точно! А работал на Щемиловке?
— Было. На четвертом «Б».
— Точно! Значит, мы не только земляки, а еще и вместе работали и на одном трамвае домой ездили.
Поговорили, повспоминали, и оказалось, что все именно так и было. Сорокину тоже вспомнилась эта хитроватая физиономия, этот смелый, с откровенной приглядкой взгляд, эта складочка над переносицей. Чудеса да и только!
— А у тебя глаз… — проговорил Сорокин. — Зря они тебя из разведки-то…
— Конечно зря! — и не думал скромничать Фатеев. — Я им то же самое говорил, когда уходил, но им, понимаешь, надо было обязательно сделать вид, что крепко покарали меня.
— Так сильно провинился? — полюбопытствовал Сорокин.
— Да никак не провинился! — вскинулась в Фатееве еще не остывшая обида. — Просто кому-то там захотелось… Да я тебе как-нибудь от скуки все расскажу подробненько. Бывают же у вас тоскливые моменты?
— Бывают…
Буквально дня через два или три после этого разговора роту подняли ночью по тревоге и повели к югу от Колпина. Надо было проложить колонный путь на Красный Бор, вроде бы уже занятый нашей пехотой. Работали весь остаток ночи и все длинное декабрьское утро — было как раз немецкое рождество, 25-е число. Вместе с остывшим завтраком саперам привезли маскхалаты, и работа продолжалась днем. Дорога все приближалась к переднему краю. Впереди не затихала автоматно-пулеметная стрельба; ее как будто все время раздували сильные ветры, дующие то с одной, то с другой стороны. Дорога тоже обстреливалась, особенно после того как по ней прошли танки КВ с волокушами. Была слышна и наша артподготовка, от которой всегда веселится сердце солдата.