— Вперед, товарищи, вперед надо! — призывал и вразумлял бойцов младший политрук. — Мы еще не дошли. Вперед!
Но его как будто не понимали уставшие, обессилевшие люди. Даже послушный, исполнительный Сорокин и тот не находил в себе решимости и просто реальных физических сил, чтобы вылезти изо рва и потом еще бежать куда-то дальше.
Только уж когда политрук выбрался наверх и пошел вперед, двинулся за ним и Сорокин. И другие тоже.
Все они прошли очень недалеко. Политрук упал. Остальные залегли под непроходимо-плотным огнем. Застонали, запросили помощи раненые.
— Сапер, сапер! — вдруг услышал Сорокин совсем рядом и решил, что кто-то напоролся на минное поле и придется, значит, разминировать. Повернулся. На снегу лежал пехотинец с перебитой, лежавшей как-то поперек тела ногой.
— Отволоки меня в ров, будь другом! Пропаду ведь тут! — слезно попросил раненый.
— Сейчас, сейчас… — заторопился, пополз к нему Сорокин. — Только я не знаю, как же мне-то… Можно ли?
Он не знал, какие в пехоте существуют правила насчет раненных в атаке, и, подползши к раненому, стал оглядываться как бы в ожидании подсказки.
— Не прошли мы… — стонал раненый. — Все равно обратно…
Тут Сорокин увидел на другом конце залегшей цепи вчерашнего командира батальона. У комбата была очень заметная мохнатая шапка, которую не мог скрыть и капюшон маскхалата. Он стоял сейчас на одном колене и показывал рукой в сторону рва. Сорокин понял, что комбат велит отходить. Там, рядом с комбатом, уже начали отползать.
— Ну что ж, теперь держись, — сказал Сорокин раненому.
С другой стороны вдруг подполз Фатеев, и вдвоем тащить раненого стало намного легче.
Во рву командир батальона, тоже раненный в ногу, налаживал оборону.
— Сейчас они пойдут в контратаку, — предупредил Фатеев, — Начнут прыгать на головы… Давай окапываться!
Лицо у него было отчужденно-злое, в глазах застыло что-то твердое и холодное. Сорокин без слов повиновался ему, доверяя его опыту и немного боясь его такого. Выбрал местечко поблизости и начал копать ячейку в плотном снегу, наметенном у отвесной стенки рва.
— А где же наш чертежник? — вспомнил уже за работой Сорокин.
— Там остался, — сказал Фатеев. — Насмерть.
— Ты видел?
— Наверно, не выдумал! — рассердился Фатеев.
— Ах, парень, парень… — пожалел Сорокин.
— Только не причитай, слушай! — оборвал его Фатеев.
И как раз в этот момент начался сильный минометный обстрел захваченного рва и всей пройденной равнинки. Пехотинцы спешно заканчивали свои снежные окопчики. Комбат кричал на пулеметчиков, у которых что-то не ладилось. «Ну, я пропишу вам после боя!» — грозил комбат, хотя после боя ему, в самом лучшем случае, предстояла дорога в госпиталь.
— Идут! — первым увидел немцев и всех предупредил Фатеев.
Сорокин приподнялся в своей снежной траншейке, положил перед собой винтовку и гранату.
— Подготовиться! — крикнул комбат.
Немцы шли легче и свободнее, чем ленинградские блокадники, и приближались довольно быстро. Они не тащили на себе никакого груза, кроме патронташей. Строчили на ходу из автоматов, еще издали угрожая смертью, угнетая и подавляя обороняющихся густотой огня. У них пока что никто не падал, они как будто и не боялись идти вот так на сближение с противником или уж слишком верили в свое превосходство… Был такой малый момент, когда Сорокину подумалось: «Вот так и надо воевать!» Он, кажется, даже позавидовал противнику, наступающему красиво и неуязвимо, и только потом подумал, что это же идет, приближается его смерть.
Он начал лихорадочно стрелять. Не заметил, как кончилась обойма. Вставил новую.
Немцы уже падали.
Особенно много упало их, когда во рву заработали наконец пулеметы.
И все-таки остановить, положить немцев на снег не удалось. Многие из них успели добежать до рва, стали в него прыгать. Началось то самое, что предсказывал Фатеев.
Нашелся свой немец и на Сорокина. Он буквально свалился на него сверху, подмял под себя в узкой снежной траншейке, обдал чужим, пахнущим гибелью запахом, ударил чем-то железным по каске. Он был тяжелым, откормленным и, ясно, более сильным. Сорокина пронзила паническая мысль, знакомая еще по отступлению: «Он все равно сильнее!» Так думалось в самые тяжелые дни прошедшего лета о немцах вообще, теперь же здесь был совершенно конкретный он — и тоже был сильнее конкретного русского бойца Сорокина, изнуренного голодом. У Сорокина хватило сил и соображения только на то, чтобы не распластаться под немцем, удержаться на четвереньках. Он успел подумать о своем саперном ноже, единственно пригодном теперь оружии, и сумел его вытащить. Нож был у него, как всегда, хорошо наточен. Сорокин ткнул им мимо своей шеи — куда там придется. Нож угодил немцу в горло. И уже по тому, как жарко и густо хлынула за ворот кровь, Сорокин понял, что спасся. В ужасе вывернулся из-под немца, который хрипел, как зарезанное животное…