Закончив колдовать над очередной миной, Сорокин полз метр-полтора вперед, снова останавливался, выковыривал лопаткой кусок твердого наста, клал его рядом с ямкой и доставал из мешка новую мину. Вынимал пробочку. Просовывал в отверстие карандашик… Ага, тихий щелчок. Пробочка снова на месте — мина готова. Осторожно в ямку ее. Еще более осторожно накрыть ломтиком снега. Потом замести веничком «швы». Наконец Сорокин пригибал голову к самому снегу и смотрел на дело своих рук против света. И если все выглядело естественно, если на снегу не оставалось никаких следов работы, он полз вперед, напоследок пошуровав веничком и то место, на котором только что лежал сам. Для верности. Для полной маскировки.
Минер — это и охотник и лиса в одно и то же время. «Знаете, как ставит охотник капкан на лису? — говорил как-то на занятиях командир роты, кадровый сапер, воевавший еще в финскую. — Вот послушайте. Находит он лисий след, вырезает пласт снега с отпечатками кумушкиных лапок, ставит капкан и прикрывает его тем же пластом со следами. Потом все заметет, как это лиса своим хвостом делает, — и ушел… Вот так и мы, товарищи саперы, должны ставить свои мины».
Следом за Сорокиным, на расстоянии видимости, передвигался, шурхая по снегу, Джафаров, впереди, с отступом в полтора метра, тянул свою линию Рылов. Его тоже видел и слышал Сорокин. Так было решено: каждый ставит свой ряд — и сразу создается минное поле в три ряда. Но при этом, конечно, надо все время видеть друг друга, чтобы не наползти на мину соседа.
Немцы помогали видеть.
Они, правда, и постреливали — вдоль реки и с боков, вперехлест, но не азартно, не нервно, а просто так, для своего немецкого порядка, и пули пролетали все-таки повыше лежащего человека, так что они не очень мешали работать. Редко-редко пули ударялись в снег поблизости, и тогда уж приходилось замирать со снаряженной миной в руках. Замирать и не дергаться. Дело не только в том, что тебя могут заметить, но и в том, что, испугавшись, ты можешь нечаянно сдавить мину, и тогда здесь не нужен будет никакой враг — сам себя прикончишь или покалечишь.
У минера всегда и во всем своя особая доля. Он и пугаться должен по-особенному. Так сказать, спокойно пугаться, не дергаясь, а лишь замирая. Никаких инстинктивных движений, пока у тебя в руках мина. Иначе это и будет та единственная и последняя ошибка, которая дана саперу на всю войну, да и на всю жизнь. Одна, но с бесконечным числом вариантов и неожиданностей. Тут впору бывает подумать: да возможно ли, в конце концов, все эти варианты предусмотреть, от всего уберечься?
Оказывается, все-таки возможно. Вот же ползает человек между двумя смертями и месяц, и два, и вот уже второе полугодие войны пошло…
Жаль только, что на войне случаются такие ситуации, от которых не в силах уклониться и уберечься даже самый осторожный и расчетливый человек.
Наверно, что-то именно, вот такое и случилось в эту ночь с Джафаровым.
Когда Сорокин подполз к нему после взрыва, Джафаров лежал, уткнувшись лицом в снег и подобрав под себя руки. Содрогался от прерывистых стонов. А над ним то и дело проносились с шумом и сверканием трассирующие пулеметные очереди. Немец точно направил пулемет на взрыв и стоны и бил, не жалея боеприпасов.
— Что с тобой? — шепотом спросил Сорокин и положил руку на затылок Джафарова.
— Мина взорвался… Пуля попал…
Немец как будто и разговор этот услышал, потому что сразу же выпустил длинную устрашающую очередь, которая не оставила Сорокину и Джафарову даже пяти лишних сантиметров жизненного пространства. Нельзя было не только приподняться, но и пошевелиться, чтобы достать перевязочный пакет. Возник очень низенький потолок из светящихся пуль.
— Ты только потише, Джафарыч, — попросил Сорокин, придвинувшись лицом к самой его ушанке. — Я тебя сейчас переверну на спину, ладно?
— Рука… рука… — простонал Джафаров.
— Я понимаю. Ты потерпи.
Перевернув Джафарова на спину, чтобы поберечь, насколько возможно, его руку, Сорокин попытался тащить его за воротник полушубка. Но было очень трудно упираться валенками в гладкий твердый снег — они просто елозили по насту, и никакого толку. Да и Джафаров с каждым движением-дерганьем все глубже сползал в полушубок. Пришлось потуже затянуть на нем ремень, а самому переползать на четвереньках, не считаясь с низко пролетающими пулями.