— Насколько я понял, — поспешил сказать я, чтобы как-то подтолкнуть Холмса к продолжению разговора, — вы говорите по опыту, это не умозрительное суждение?
— О нет, — отозвался Холмс, подчёркнуто неторопливо и тщательно складывая газету. — Мне действительно приходилось сталкиваться с тем, что человек, склонный изъясняться в стиле старых проповедников, назвал бы работой дьявола. Я не рассказывал вам о деле колченогого Риколетти и его ужасной жены?
Я порылся в памяти и покачал головой.
— Эта история случилась, когда мы только-только поселились на Бейкер-стрит, и вы ещё не были осведомлены о том, чем я занимаюсь. Не знаю, вспомните ли вы, в те первые недели ко мне однажды приходила клиентка, необычайной красоты молодая дама. Вы тогда, сколько я мог судить, не остались равнодушны к её очарованию…
— Изящная девушка, одетая по последней моде! — воскликнул я. — Вы беседовали с нею в гостиной не менее получаса. Безусловно, Холмс, я её помню. Более того, я писал об этом в одной из своих, как вы выразились, заметок.
Холмс с шутливой почтительностью склонил голову.
— Каюсь, Ватсон, этот факт от меня ускользнул. Как бы то ни было, всё началось с того, что как-то в понедельник утром я получил письмо. Плотный кремовый конверт, почерк на котором явно принадлежал личности твёрдой и решительной. Рука была женской. На сургучной печати стоял оттиск «И. М.», а вскрыв конверт, я обнаружил на его клапане изнутри герб одного уважаемого семейства, из чего, ещё не развернув письма, сделал вывод, что ко мне обратилась дочь графа Тинсбери, леди Ианта Меллиш. Её Милость писала, что нуждается в моей консультации по крайне щепетильному и непростому семейному делу, для чего просит посетить её в лондонском доме, на Маунт-стрит, в любой удобный мне день на этой неделе между тремя и шестью часами пополудни.
В тот день я не был занят ничем срочным, потому решил наведаться на Маунт-стрит безотлагательно. Признаюсь, свобода нравов, царившая в доме графа, меня несколько удивила: леди Ианта приняла меня в зимнем саду, наедине, с нею не было ни членов семьи, ни компаньонки.
— Прошу, садитесь, мистер Холмс, — произнесла леди Ианта, когда слуга, проводивший меня в зимний сад, удалился. — Боюсь, я не смогу в двух словах объяснить, что побудило меня обратиться к вам, но постараюсь изложить всё предельно последовательно и придерживаться фактов. Думаю, просить вас не разглашать сведения, которые я вам сообщу, излишне — мне рекомендовали вас как человека в высшей степени порядочного.
Говорила она твёрдо и спокойно, её голос нисколько не напоминал птичий щебет, что, по мнению многих, пристало юной прелестной особе — и уж точно никому не пришло бы в голову назвать речь Её Милости «милым лепетом». Безусловно, леди Ианта Меллиш, с её изысканной лепки лицом и живыми синими глазами, была редкостно хороша собой. Но всё в её манере держаться, в выражении лица и взгляде, прежде всего, говорило о том, что почерк на конверте меня не обманул: передо мной была натура удивительно сильная, цельная и решительная — что, согласитесь, не так часто встретишь в молодой девушке.
Я выразил готовность слушать и обещал, что всё сказанное, разумеется, останется между нами. Леди Ианта, кивнув, сложила руки на коленях и произнесла:
— Что ж, перейдём к делу.
Её голос звучал по-прежнему ровно, но жест, которым она соединила руки, привлёк моё внимание: пальцы леди Ианты слегка подрагивали, она явно была в сильном волнении, и не хотела этого показывать.
— Не знаю, насколько хорошо вы осведомлены о делах моей семьи, мистер Холмс… Пять лет назад нас постигло жестокое горе: не стало моей матери — и наша жизнь обернулась пустыней. Поверьте, это не просто слова любящей дочери, моя мать была удивительной женщиной, солнцем, вокруг которого обращались все мы. Утратив её, отец потерял и самого себя. Мы поняли это не сразу. Мой старший брат, лорд Клаттен, вскоре оставил и наш осиротевший дом, и Англию, отправившись в колонии: он уже четвёртый год служит в Калькутте. Огастес, — мой второй брат, мы близнецы, — и я были слишком юны и слишком потрясены случившимся, чтобы распознать в том, что происходило с отцом, приметы грядущей беды. К тому же Огастес большую часть года проводил в школе, меня же отец надолго отправлял то к родственникам, то с гувернанткой на морское побережье. Когда я, наконец, снова оказалась дома, отец уже пребывал в нынешнем своём состоянии. Чуть больше двух лет назад вернулся из школы Огастес, а вскоре начался кошмар, который длится по сей день…
Леди Ианта прервалась и взглянула на меня. Она была так бледна, что я встревожился.