— Глядел я на тебя, шустрый ты, правильно бился. Выйдет из тебя толк, гляди, и человеком станешь. Попомнишь тогда слова Савелия Архипова.
Савелий Архипов, кулачный боец, которому было уже за шестьдесят, был одним из знаменитых людей в городе. О нем ходили легенды, вроде той, в которой рассказывалось, как он остановил закусившего удила рысака и едва не разбившего пролетку с ехавшим в ней богачом Горюновым. Архипов, говорят, уцепился за оглоблю пролетки да как хватит жеребца кулачищем по храпу, тот аж присел на задние ноги. Так это было или не так, сказать трудно, но и Горюнов, и многие городские богачи при встрече со стариком здоровались с ним за руку.
И вот вся Валькина слава полетела вверх тормашками ив-за проклятого колупая, разорвавшего рубаху.
Мысль о рубахе вернула мальчика к действительности. Ох, будет ему сегодня! Отец так этого не оставит, задает хорошую выволочку.
Что-то черное бросилось под ноги. Это Шарик, прыгает, повизгивает, хвостом виляет, ластится…
«Уже и дом? Как скоро! Ну, будь, что будет!»
Валя на секунду остановился и посмотрел на избу. Маленькая, с покосившимся крыльцом, под старой, кое-как залатанной крышей, она показалась ему неуютной, чужой. Так не хотелось переступать порога. Вот сейчас, только войдет в избу, тут ему и… Но делать нечего. Мальчик вздохнул, прошел через темные сени, рывком распахнул дверь и остановился на пороге, опустив голову.
— Хорош! — услышал он суровый голос отца.
— Валька, поганец! — всплеснула руками мать. — Рубаху-то, рубаху какую ухайдакал!
«Началось!» — подумал мальчик и почувствовал неожиданное облегчение.
— Хорош, хорош! — еще раз проговорил отец, не спеша поднялся из-за стола и стал снимать ремень.
Десятилетняя Валькина сестренка Наташа, резавшая хлеб, выронила нож и зажмурила глаза.
В этот момент в избу вбежала соседка Дарья Тропина, растрепанная и перепуганная.
— Аким Семенович, голубчик… Марьюшка, — закричала она, едва переступив порог, — что же теперь делать я буду? — и в изнеможении опустилась на лавку.
— Что случилось? С Михайлой что? — в один голос спросили Аким и Марья.
— Увели! Обыск сделали и увели… — она заплакала в голос, утирая слезы подолом широкой кофты.
Мать крестилась на икону. Отец торопливо надевал картуз.
— Наташка! — стараясь казаться суровым, сказал Валентин сестренке, когда шаги родителей затихли за окном. — Возьми вот, зачини, только матери не напоминай.
— Ох, Валька, и угораздило же тебя. Влетит теперь, — проговорила девочка, рассматривая рубаху.
— Молчи, знай, — буркнул Валентин. — Дай-ка лучше поужинать. — Он взял краюху хлеба, густо посолил ее и тут вспомнил, что с утра не ел.
«Теперь, чай, не попадет, — подумал он. — Отцу с матерью не до меня, а там забудется». — Он жадно глотал тепловатые щи. На сердце стало легко, хотелось смеяться, а то и запеть. Но он сдержался. Не ровен час, отец с матерью вернутся. — «Вот здорово! — продолжал думать он. — Вовремя Дарью принесло. Повезло, одним словом!»
Быстро поужинав, успокоенный и довольный, он уснул на своем жестком тюфячке.
Проснулся Валентин среди ночи, разбуженный голосами отца и матери.
«Про рубаху, верно, говорят», — испуганно подумал он.
Но отец и мать говорили о чем-то другом и, должно быть, важном. Мать вполголоса спросила:
— За что ж его?
— Кто его знает, — ответил отец, помолчав.
Они зашептались. Мать заговорила быстро-быстро, отец изредка отвечал ей. До мальчика доносились только отдельные слова: «засудят… оправдается… пронюхали… полиция… в лесу». Несколько раз повторили одно и то же незнакомое слово — сходка.
Затем мать начала уговаривать отца. Валя слышал, как она шептала: «Не ходил бы… не связывался… по миру пойдем».
Отец молчал, лишь иногда коротко успокаивал жену:
— Знаю… знаю… не вожусь я, — и добавлял: — спи, старуха, спи…
Наконец родители замолчали. Отец, казалось, заснул, а мать еще долго ворочалась, вздыхая.
Мальчик ничего не понял из этого разговора, но почувствовал, что речь шла о чем-то серьезном и таинственном.
«Что это за сходка такая? Сходка… значит сходятся. Но почему за это засудить могут? Разве в лес ходить нельзя? С кем это отец обещал не водиться?»
Мысли эти утомили мальчика, и он незаметно заснул.
Утром Валя первым долгом бросился к приятелю своему, Митьке-Механику. Тот сидел под навесом и мастерил самострел — деревянное ружье с канавкой вместо ствола и луком. Для лука Механик приспособил старый зуб от конных граблей. Митя всегда что-нибудь мастерил, за то и прозвище свое получил. Он лучше всех в поселке делал рогатки, змейки, самострелы и самопалы из старых берданочных патронов.