Один из казаков наотмашь ударил задержанного нагайкой, тот, охнув, схватился за левое плечо. Городовой толкнул его в спину.
— Пошли!
Человек в пиджаке двинулся, понурив голову. За ним шагнул городовой и степенно пошел торговец. По бокам гарцевали казаки.
Когда эта процессия скрылась за углом, к церкви снова стал стекаться народ. Вышли из своего убежища и ребята.
— Пошли домой, — предложил Митя. — Все одно не поймешь, что тут к чему.
Когда мальчики проходили мимо церкви, чей-то громкий голос читал на паперти:
«…Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».
У отца Степки Аршинника, поселкового лавочника Парамона Савельевича Пантелеева, собрались гости. Стол был накрыт, как на пасху. Свет большой висячей лампы отражался в десятках графинчиков, рюмок, бутылок, лафитников.
Гостей собралось много. Хозяйка Анна Макаровна, две девки прислуги и приказчик Антип с ног сбились, подавая кушанья. Стол ломился от жареных, вареных, пареных, холодных, соленых, моченых, маринованных блюд. Парамон Савельевич не пожалел денег. Еще бы! Собрались именитые люди — отцы города. Приехал сам Аникей Сергеевич Голованов — руководитель местного союза Михаила Архангела, организатор черной сотни для борьбы с революционерами, для еврейских погромов. Это был высокий сутулый старик с седой, расчесанной надвое бородой, из-под которой виднелся орден Анны — предмет постоянной гордости Голованова.
— Кушайте, кушайте, — поминутно повторял хозяин, — милости просим, закусите, чем бог послал.
Анна Макаровна и Антип наполнили рюмки гостей.
— Без тоста не того, — протянул Голованов.
— Тост… тост… просим! — робко и разноголосо откликнулись сидевшие за столом.
Почетный гость поднялся. Разгладил бороду, поправил, будто невзначай, орден на шее и поднял рюмку.
— За здравие его императорского величества! — торжественно произнес он.
— Ур-р-р-р-а! — оглушительно крикнул околоточный надзиратель.
— Ур-р-р-а! — не очень дружно подхватили остальные.
Выпили. Тосты следовали один за другим. Хмель развязал языки. Первое смущение прошло.
Когда в несчетный раз наполнялись рюмки, один из прасолов, осмелев, потянулся к Голованову:
— С манифестом-с вас, Аникей Сергеевич, со свободами-с!
— Дурак! — стукнул кулаком по столу Голованов. — Рассуждение имеешь о вещах, в которых не смыслишь!
Прасол поперхнулся и оторопело сел на свое место.
От окрика Голованова все стихли. А тот продолжал так же, во весь голос:
— Глядите на него! Со свободами поздравляет. А в них ли суть царской милости? В них ли главное, на что указуется в манифесте? Понимать надо. Батюшка, — он повернулся к священнику, — почитайте-ка наиглавнейшее… без очков не вижу.
Священник извлек из кармана рясы сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и, водрузив на нос очки, прочел слегка нараспев:
«Мы, божьей милостью…»
— Не то, это известно, читайте дальше.
«Смуты и волнения…»
— Фу ты, батюшка, какой же вы беспонятный. Про самое главное читайте, что каждому уразуметь надо.
— Дозвольте, Аникей Сергеевич, — привстал со своего места околоточный, — нам господин пристав насчет главного разъясняли. — Разрешите манифест, батюшка.
Он взял у священника манифест и, не без труда слагая слова, прочел:
«…От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы нашей».
— За сим следует… (околоточный икнул).
…Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий…»
— Вот что главное. И мы постараемся в меру сил своих, будьте благонадежны, Аникей Сергеевич.
— Не то, не то-о! Главный, сокровенный смысл, господа, не в этом. Дай-ко сюда грамоту, сам прочту.
Он не спеша достал из заднего кармана сюртука черепаховый футляр, вынул очки, водрузил их на переносицу И стал читать:
«Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».
— Вот, милостивые государи, в чем главное. А кто, спрошу вас, верные сыны России, кто истинно русские люди? — он сделал паузу. — Мы, мм-ы с вами, милостивые государи. Это мы должны помочь прекращению сей смуты, постоять за батюшку-царя, за матушку-Россию. Ты, — он ткнул пальцем в сторону хозяина, — ты приведи всех своих молодцов. И твои люди должны быть завтра на месте, — обратился он к лысому, чернобородому лабазнику Мишукову. — Да гирьки, гирьки захватите, — он понизил голос до шепота. — Студентов поучить надо, смутьянов. Дело это богоугодное, царь к нам взывает от милости своей. Это растолковать людям нашим надо, чтобы не дрогнула рука, наказующая противников России. А вы, батюшка, причт приготовьте, хор церковный. С пением пойдем, с хоругвями, во благолепии. А ты, господин околоточный, в оба гляди, чтобы беспорядков каких не учинили смутьяне. А за труды народу не пожалею, две бочки вина выставлю.