«Боже, царя храни… — затянул неуверенным тенорком один из гостей, и пьяные голоса нестройно запели царский гимн.
А через несколько переулков, в небольшой избе Губановых, собрались товарищи Данилы: Степан Антипов, старик Папулов, Василий Тополев, машинист Пермской дороги, несколько рабочих с завода Столля да трое из города: с чаеразвески, с мельницы и кожевенного завода.
На столе шумит самовар, гости пьют чай вприкуску с пиленым сахаром, и течет мерная, неторопливая беседа.
— Радость эсеров и меньшевиков по случаю манифеста, — говорит Степан, — должна нас насторожить. Этим краснобаям может поверить кто-нибудь из рабочих, и тогда трудно будет организовать отпор черной сотне. Надо завтра на манифестацию привести как можно больше народа.
— Наши придут все, — сказал негромко машинист. — Завтра ни один поезд не выйдет из Челябы.
— В вас мы не сомневаемся, — дружески улыбнувшись Тополеву, сказал Степан. — Я не знаю, как готовы другие.
— Кузнецы столлевские будут как один, — сказал Данила. — Мама, налей-ка Василию чашечку чайку, а то он сидит перед пустой и скучает, — неожиданно закончил парень.
Анисья Григорьевна засуетилась и стала наливать чай всем, у кого были пустые чашки.
— Пейте, пейте, гости дорогие! — проговорила она. — Заслушалась я, старая. Все вот узнать хочется, скоро ли эта катавасия кончится.
— Скоро, тетя Анисья, скоро теперь: либо мы их, либо они нас, — проговорил Тополев, отхлебывая чай.
— Если мы их сломаем, победит революция, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь, — проговорил Степан, принимая из рук Анисьи Григорьевны чашку чая.
— Ну, а если все-таки они? — робко спросила она. — Тогда конец? И не увидеть нам, значит, светлых дней?
— Э, нет! — Степан сдвинул брови и продолжал, обращаясь к собравшимся. — Тогда снова борьба. Может быть только временное поражение. Но мы не должны допустить этого. Не должны отступать. Правда, меньшевики да эсеры могут крепко нам навредить — расколоть единство рабочих. Именно поэтому завтрашняя манифестация и является такой важной. Она должна показать нашу сплоченность. Это следует разъяснить людям.
— Солдат много пригнали, — сказал один из городских.
— Потому и нужен народ. Пусть посмотрят, каковы наши силы. Может, одумаются насчет солдат. Да и черную сотню это охладит немного.
— Черносотенцы уже голову поднимают, — проговорил Данила. — Сегодня у церкви ребята, — он кивнул в сторону младшего брата, что-то строгавшего у русской печи, — видели, как лавочник сдал в полицию Евсея. Вы его знаете, голова у него на плечах не глупая. Только он напрасно вылез. Не тот народ-то собрался читать манифест. Старушки какие-то, черносотенцы. Ему бы среди рабочих так-то посмеяться — дело другое. Однако арест Евсея показывает, как наглеют черносотенцы.
— Мы ни на минуту не обманывали себя насчет истинного смысла манифеста, — подхватил Степан. — Это, с одной стороны, попытка отвлечь от революции колеблющихся, а с другой — приказ о подавлении революционного движения. Да вот смотрите, — он вынул из кармана типографский экземпляр манифеста. — Так прямо и пишется: «Повелев принять меры», то есть приказал патронов не жалеть… Затем идет болтовня о свободах, а дальше — прямой призыв к погромам, этакое трогательное обращение к верным сынам России!
— Теперь погромщиков полиция явно не тронет, что бы они ни творили, — сказал после паузы Папулов. — А они уж распояшутся, чувствуя безнаказанность.
— Но мы постараемся отбить у них охоту, — проговорил молчавший до сих пор городской рабочий. — Чаеразвеска даст три пятерки в боевую дружину.
— У нас на кожевенном готовы две пятерки.
— Депо, конечно, даст побольше, столлевцы тоже, — проговорил Тополев. — Во всяком случае, черной сотне, воинам союза Михаила Архангела придется узнать, что такое рабочая самооборона…