— Послушай, — сказал он каким-то таинственным голосом. — Ты мне нужен.
— Что такое?
— Очень нужен.
— Ну, погоди, я хочу спросить…
— Потом спросишь. Или ребята расскажут, чем тут кончится. А сейчас спешить надо. Оськина выручать.
Я проворчал что-то насчет постоянного Борькиного желания кого-нибудь спасать, но пошел. Во дворе дома, где жили Мухины, мы спустились в полуподвал. У обитой клеенкой двери Боря остановился.
— Тут один тип живет, — брезгливо сказал он. — Да я тебе говорил о нем. Ванька Косолапый. Прозвище у него такое. А занятие подлое. Ребят приучает в трамваях по карманам шарить. Ты подожди здесь. Я сейчас. Только Оськина вытащу.
Он скрылся за противно скрипнувшей дверью. Она неплотно закрылась, и я рассмотрел квадратный стол посреди комнаты. За столом сидел Оськин, а напротив него круглолицый мужчина с рыжей ленточкой усов на мясистой губе. Они играли в карты.
Появление Мухина не смутило Косолапого. Он усмехнулся и, бросая карту на стол, спросил:
— Зачем пожаловал?
Боря не ответил. Подошел, молча взял Оськина за руку:
— Олег, идем отсюда.
— Погоди! — оттолкнул Бориса Ванька. — Он еще не отыгрался.
Мухин решительно встал между Косолапым и Оськиным.
— А если я сейчас милицию позову? — пригрозил он.
— О-о! — ухмыльнулся Косолапый. — Будь ласков, зови! Чего же мешкаешь? Только зряшная твоя затея. С милицией у меня отношения добрые: ни я их, ни они меня. Зато не терплю тех, кто вмешивается в мою личную жизнь и не дает мне отдыхать после трудового дня. Слышишь? — взревел Ванька. — Мотай отселева. А не то выкину! — Он поднялся из-за стола и схватил Борю за плечи.
Тут в комнату влетел я:
— Пустите его! Вы не смеете так…
Косолапый отступил.
— Э! — зло сверкнул он глазами. — Да вас тут целая орава. Свидетели мне не нужны.
Боря, воспользовавшись замешательством Косолапого, потащил Оськина к двери.
— Пошли, пошли, — торопил он.
Мы выскочили во двор.
— Ты чего это? — стал упрекать Оськина Мухин. — Ведь обещал не ходить больше к нему. Слово давал.
Оськин стоял потупившись.
— Не утерпел, — наконец протянул он. — Спытать себя хотел. Попадусь на новом деле или нет. — Приподнял голову и прихвастнул: — Еще ни разу не попадался. Видать, наука у него точная. Да и у меня сноровка есть.
— Брось ты болтать! — осадил его Боря. — Мелешь чушь какую-то! Идем уроки учить.
— Я есть хочу! — простонал Оськин.
— У меня поедим.
Они ушли. А у меня на душе остался какой-то неприятный осадок. Будто прикоснулся к чему-то гадкому и скользкому.
ГОРЕ ТАМАРЫ БЕЛОВОЙ
В последнее время все начали замечать — и учителя и ученики, — что с Тамарой творится что-то неладное. Всегда веселая, смеющаяся, общительная, она стала уединяться, бежать от подруг, и все чаще замечали ее одиноко стоящей в коридоре у стенки с грустным выражением на лице. Еще недавно Боря говорил мне о Тамаре: «Она такая уродилась смешливая и озорная». А Светка добавляла: «Смешинка в рот попала». С кем бы Тамара ни встретилась, о чем бы ни разговаривала, нигде не обходилось без ее очаровательной, нежной улыбки. Она словно одаривала всех весельем и счастьем.
Но с некоторых пор улыбка сменилась на ее лице озабоченностью и сосредоточенностью. Ольга Федоровна даже радовалась этому, говоря, что Тома наконец-то взялась за ум и стала серьезнее относиться к занятиям.
И только мы с Борей знали подлинную причину того, почему все реже и реже улыбка задерживалась на миловидном личике Тамары Беловой. Но мы старались не распространяться об этом.
— У нее отец умер, — говорил Боря, если кто-либо приставал к нему с расспросами.
— Но ведь прошло уже два года.
— Все равно. Она его очень любила.
Тамара и правда часто вспоминала об отце. Вдруг скажет: «Это папа меня научил». Или: «Любимая папина поговорка…» Нет, она, конечно, любила и маму. С Борей я не раз заходил к Тамаре. И если Мария Сергеевна была дома, Тома бросалась ей на шею с искренней дочерней нежностью. На какое-то время она оставляла нас, убегала к маме на кухню. Мы все понимали. Им нужно было наговориться.
Как-то я попросил у Томы очень редкую книгу.