Мать в ужасе бросилась за ней, не представляя еще, на что решилась ее вышедшая из повиновения дочь. Она обхватила ее за плечи и, вся дрожа от пережитого волнения и от недоброго предчувствия, умоляла:
— Тома, Томочка! Ну, вернись же, дурочка!
А Тамара, поднеся горн к губам, заиграла в полную силу.
Ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту! — неслось по сонной улице.
— Дурочка! Весь район взбаламутишь! — упрекала мать.
— Ну и пусть! — твердила Тамара и дула в трубу: ту-ту, ту-ту!
Всю эту историю я восстановил потом по рассказу Тамары, а также Марии Сергеевны и Василия Степановича, которые приходили в школу с жалобой. И я подумал, что ведь то же самое могло произойти и у нас в семье. Начало было точно таким же. С вечера я поставил будильник на три тридцать. И тоже никому ничего не сказал. Боялся лишних вздохов и ахов. Когда задребезжал звонок, первым проснулся отец. Стал одеваться. Потом, глянув на часы, недоуменно произнес:
— Что такое? На завод вроде рановато.
Я, вскочив вслед за отцом, уже натягивал штаны.
— А ты чего?
— У нас сбор, папа!
— Какой сбор? Темень еще. Ранища. Что случилось?
Я посмотрел на отца с упреком:
— Уж ты-то, папа, должен понимать, что случилось.
Отец потянул меня за рукав:
— Что-то не припомню. Может, пояснишь?
Не знаю, откуда у меня набралось смелости, но я продолжал упрекать отца:
— Не верю, что не помнишь, папа. Такое не забывается. В этот час тридцать лет назад началась война.
— Правда, правда, сынок, — смутившись, как мне показалось, соглашался отец.
А я продолжал говорить взволнованно и убежденно. О том, как в советском небе появились самолеты со свастикой. По деревенским хатам и по городским кварталам ударили орудия. И, лязгая гусеницами, тысячи фашистских танков поползли по нашей земле.
— И вот мы, школьники, пионеры и комсомольцы, — торжественно закончил я, — в этот час в память о тех, кто отдал жизнь за советскую Родину, за нас с вами, заступаем в почетный караул.
Отец не сразу нашелся, что сказать. Мне показалось, что он смотрел на меня полными удивления глазами, словно не узнавал меня, и недоумевал: я ли это, я ли такое говорю?
— Кто же вас надоумил? — только и спросил он.
— Никто, — ответил я. — Мы сами. Никто не знает. Тебе говорю об этом первому. Понимаешь, папа, мы подумали, если кому сказать, начнут согласовывать, выяснять, можно ли. Найдутся такие, которые скажут: надо пожалеть детей, зачем их поднимать в такой ранний час? Пусть поспят. А ведь те, что проснулись от гула фашистских орудий, от грома взорвавшихся бомб, ведь они тоже недоспали. Правда, папа?
— Правда, сынок, — глухо ответил отец.
— Так я пойду, папа.
— Иди, сынок.
И я, схватив со стула заранее приготовленную и отутюженную школьную куртку, выскочил за дверь и побежал вниз по каменным ступенькам лестницы.
Над кварталом неслись тревожные звуки пионерского горна. И вдруг горн умолк. Я с испугом глянул на поднимающийся над городом красный диск солнца (не опоздать бы!) и во всю прыть понесся к месту сбора.
А горн умолк потому, что Марии Сергеевне наконец удалось затащить Тамару в комнату.
— Томочка, Тома, — чуть не плача умоляла она. — Что с тобой? Ты же весь дом взбаламутила. Успокойся. Послушай мать с отцом.
Тамара глядела на нее широко открытыми глазами, но словно ничего не видела перед собой. Она вспоминала что-то очень важное. И наконец вспомнила.
— Да поймите же вы! — крикнула она. — В школе и так ребят мало. А вы еще меня здесь держите. — И бросилась к телефону.
Она достала блокнот со списком учеников класса и быстро нашла нужный номер. Торопливо набрала его. В трубке уже отвечали, а она, разволновавшись, не могла вспомнить имя того, кому звонила. Хоть опять в блокнот заглядывай. В голове все крутилось: как же его зовут? Как зовут?
— Вам кого? Вы куда звоните? — доносилось из трубки. И Тамара сказала:
— Оськин. Позовите, пожалуйста, Оськина.
— Какого Оськина?
И тут Тамара вспомнила, что Оськина зовут Олегом.
— Олега! — радостно закричала она. — Олега Оськина.
Оськин подошел очень быстро.
— Послушай, Олег, — кричала в трубку Тамара. — У меня тут такое случилось… Не могу из дому выйти. А ребята заступают в караул. Понимаешь? Сегодня война началась.
— Какая война? — гудел в ответ Олег. — Поспать не дают. Где она началась?
— Да у нас, ну какой непонятливый! Не сейчас, а тридцать лет назад. Великая Отечественная. Беги скорее к памятнику героям. Там тебя ребята встретят. Скажи, что вместо меня ты. Автомат возьмешь у Бориса. Для меня у него приготовлен. Да забеги к Шурупику, он тоже в запасе оставлен. Разбуди — и с собой. Для него автомата нет, так ты свой, то есть мой, ему отдашь. Когда отстоишь свою очередь. Понял? На тебя вся надежда. Выручай. Может, один раз в жизни случай такой представился: человеком стать.