Разве можно так не только писать, думать!
Вот оно, это письмо:
«Привет, Катюша! Давно получила твое письмо, но только сейчас собралась ответить. Все дела, запарилась. Пришлось записаться в художественную самодеятельность. Носятся все с праздничным концертом, как с писаной торбой. Мне все это до лампочки. Дотяпать бы в отличницах до выпускного бала, а там: «Прощай весна в начале мая…» Заживу вольной птицей. Тогда все высокие материи побоку. Главное, как говорит моя тетя Клава, прилично устроиться. А для этого пока надо делать вид, что грызешь гранит науки. Аж зубы искрятся.
Катюша! Ты представляешь, какая скука меня заедает. Не с кем по душам поговорить. Ведь пока приходится скрывать свои подлинные мечты и планы. Завтра суббота, а твоя Света весь вечер будет корпеть над домашним сочинением.
В школе у нас последнее время творится бог знает что. Даже остолопа Оськина какая-то муха укусила. Начал проявлять сознательность. Вообще-то, мне его даже жаль, Оськина. Отец у него инвалид. У матери еще четверо на руках. Дома-то он затюканный. В школе и проявляет характер.
Еще у нас два блаженненьких есть. Тамарка и Борька. Одно Борькино сочинение перед всем классом читали. А Тамарка — его подружка неразлучная — тоже дура. На какие-то курсы подалась. Медсестрой захотелось быть. Не пойму, что за идеалы у людей!
Ты не пугайся. Ничего предосудительного я не делаю. В школе я паинька. И сочинения пишу «правильные». Мне нужна медаль. Мне нужно образование. Чтобы потом блистать. Как тетя Клава… Ой, Катюша, опаздываю. Надо бежать. В школе на уроке допишу…»
Когда Боря дочитал письмо, нам с Тамарой стало как-то зябко. Откуда берутся такие мысли? И так отозваться о товарищах, об их общих усилиях!
— У меня такое чувство, словно мне плюнули в душу, — сказала Тамара. — Нет, это не наша писала, не из нашего класса.
— Из нашего, — устало ответил Боря. — Просто мы слишком доверчивы.
— Что будем делать?
— Не знаю. Надо с кем-нибудь посоветоваться. Может, сходить к Лукичу?
— Да. Это мысль. Только, знаешь что, — попросила Тамара. — Сходи ты с Сережей. А то получится… Вроде я, девчонка, ябедничать побежала.
— Ты, пожалуй, права. Пойдем мы с Сережей. Удобнее так.
Боря проводил ее до подъезда. Слышал, как она вошла в лифт, как нажала кнопку, и кабина, щелкнув, поползла вверх.
Подождав, когда в знакомом окошке на пятом этаже зажжется свет, Боря повернулся, и мы пошли к Федору Лукичу. В каждом классе свой классный руководитель. Но как-то так повелось с незапамятных времен, что, когда необходимо посоветоваться по очень важному делу или разрешить каверзный вопрос, каких немало ставила школьная жизнь, и ребята и девчонки шли к преподавателю физики Федору Лукичу Панову. Хотя все знали, что у него есть, кроме всего прочего, свой класс и свои заботы.
Я не знал близко Федора Лукича. Но был наслышан о нем немало. Злые языки дали ему кличку Вечный Двигатель. Она долго держалась за ним, а потом вдруг стала забываться, уступая сердечному и мягкому обращению — «Лукич». Его нельзя было назвать очень уж общительным или снисходительным человеком. Напротив, он отличался несколько замкнутым и угрюмым характером, был нередко прямолинеен и резковат в обращении как со своими коллегами, так и с нами, ребятами. Но все знали, что к нему можно запросто обратиться с любым вопросом, и он не оттолкнет, не скажет, что ему некогда или что ваш вопрос пустячный и не следует с ним лезть к занятым людям. Доброжелательно выслушает, даст совет, растолкует, успокоит или скажет открыто и прямо, что ты не прав. И еще: к нему можно было зайти в любое время домой, и, как бы он ни был занят, он находил возможность поговорить с каждым, иногда похвалить, а иногда поругать и посоветовать не распускать нюни. Слух об этой его особой отзывчивости передавался из поколения в поколение школьников, и давно стало уже само собой разумеющимся, что если у вас такой вопрос, который не каждому доверишь, то надо идти к Лукичу.
Частенько к Лукичу заходили и просто так, на огонек. Посидеть, послушать. И нередко в его скромной квартире встречались за одним столом и опытные педагоги, и новички, и их ученики. Все находили эти встречи полезными, и каждый уходил духовно обогащенный, впитав в себя какую-то частицу доброй мудрости.
Мы с Борисом поднялись на четвертый этаж и позвонили. Открыл сам Федор Лукич.
— Ба, знакомые все лица! — пропел он себе в усы, пропуская нас в коридор. — Вы сегодня первые.
— Вот и хорошо, — пробормотал Боря, здороваясь. — У нас к вам очень важное дело.