И пошло. Говорили уже не только о письме. Впервые всерьез говорили о жизни, о ее смысле, о том, что значит быть человеком на земле. Я наблюдал за Светкой. Щеки ее горели, как закат после знойного дня. Губы поджаты. Все, видно, ждала, когда ее имя назовут. И трусила. Но мы ж сразу предупредили: чье письмо, не знаем.
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
За зиму я раза два-три виделся с Марией Сергеевной. Однажды мы вместе с ней стояли в очереди в булочной. Увидев меня, она обрадовалась, улыбнулась. Только улыбка показалась мне грустной.
— A-а, Сережа, — кивнула она. — Что не зайдешь никогда? Тома говорила, что в шахматный клуб бегаешь.
Я тогда увлекался шахматами.
— Бегаю.
— Вот и Томочка у меня все ходит на какие-то санитарные курсы. Зачем ей это?
— Пригодится.
— Не знаю, — ответила Мария Сергеевна.
Она пожаловалась, что Тамара очень переменилась. Нервная стала, нетерпеливая. Слова поперек не скажи, так и ощетинится вся. Уж она ль ее не любила, не лелеяла. Из-за нее больше и второй раз замуж вышла, думала, доченьке нужен отец. А вишь, как получилось: не наладились у них отношения с Василием Степановичем. Думалось, мужчина в доме поавторитетнее для девчонки, построже. Потому и не перечила мужу, когда он упрекал Тамару, требовал быть поразборчивей в выборе подружек и дружков, самой побольше за уроками сидеть, и подружки чтоб не бегали, не сплетничали, а посерьезнее домашние задания выполняли. И жалела она дочь, тайком от мужа баловала ее сладостями да девичьими погремушками, платьями новыми хотела сгладить мужнину суровость.
— Беда нынче с ребятами, — сетовала Мария Сергеевна. — Все стали такими учеными, понимающими. И все норовят поучать родителей.
Я не нашелся, что ответить ей, и лишь кивал головой. А Мария Сергеевна вспомнила о Боре: мол, в дом не заходит, а провожает Тамару до подъезда каждый день. Не хочет Василий Степанович, чтоб они дружили, и все тут. Говорит: не пара он ей. Дурное влияние оказывает. Дружки-то у него подмоченные. Оськин и прочие.
Я сказал, что Оськин очень переменился.
— Все равно, — не согласилась Мария Сергеевна. — Горбатого, говорят, только могила исправит.
Она, конечно, не права. Но я не стал спорить. Попрощался и вышел из магазина.
В другой раз мы виделись, когда Тамара пригласила меня на свой день рождения. Оказалось, что отчим уехал в командировку, и Мария Сергеевна сама предложила дочери отметить праздник. Мария Сергеевна была очень оживлена в тот вечер. Накануне она вместе с дочерью бегала по магазинам, закупая угощение, сама приготовила пирожные с кремом и пирожки с мясом, поджаренные на постном масле. И весь тот вечер была весела и подвижна, каждому из нас спешила угодить, предупредить любое желание, то есть сделать так, чтобы всем было приятно и радостно. Но эта ее излишняя услужливость, казалось, только стесняла ребят и саму виновницу торжества. Тамара, все время настороженно поглядывавшая на мать, сказала наконец, поймав Марию Сергеевну на пути из комнаты в кухню:
— Мамочка! Ты совсем уже притомилась. Посиди немного. Разреши, мы сами за собой поухаживаем.
И Мария Сергеевна устало опустилась на табуретку за кухонным столом и, едва сдерживая навернувшиеся на глазах слезы и поджимая нервно вздрагивающие губы, слушала, как беззаботно тарахтели Тамарины подружки.
Боря в тот вечер был грустен и ушел рано. За ним прибежала стеснительная девчушка, очень похожая на Борю, поманила его пальцем и что-то шепнула на ухо. Боря извинился перед Марией Сергеевной, перед Тамарой и, распрощавшись с гостями, исчез вслед за сестренкой.
В тот вечер Тамара была очень ласкова с Марией Сергеевной. Она все время твердила, что никогда еще не было у нее такого веселого праздника. И как это маме пришла мысль все так чудесно устроить! И только ее мама могла так сделать, потому что она милая, хорошая.
— Доченька! — вздыхала Мария Сергеевна.
И только один раз нахмурилась Тамара, когда Мария Сергеевна вспомнила о Василии Степановиче и сказала, что его надо жалеть, потому что он совсем, совсем один.
— Нет, мама, — возразила Тамара. — Это мы с тобой одни во всем свете. Это о нас некому позаботиться. У меня еще есть подружки, с которыми можно отвести душу, а ты совсем одна, совсем одна.