— Без всяких разговоров. Запретить, и все. Я с ней сегодня же поговорю. Это что же будет? Анархия. Если каждый ученик начнет… что ему вздумается…
Федор Лукич жестом руки остановил разгоряченного коллегу:
— Погодите, Ольга Федоровна. Тут стоит разобраться что к чему. Ведь что-то толкнуло девочку на этот шаг. Что именно? Вы не знаете, Мария Сергеевна?
— Теряюсь в догадках.
— Вот видите. А вы сразу: запретить. И можно оставить навеки рану в душе человека.
Мы все знали, что Ольга Федоровна уважала Федора Лукича как старого заслуженного учителя. Но она не раз говорила, что не намерена поступаться своими принципами. А принципы ее (в этом мы тоже успели убедиться) не всегда совпадали с тем, во что верил ее старший коллега. Ольга Федоровна считала, что потакать ребятам нельзя. Раз им посочувствуешь, другой, а на третий они тебе на шею сядут и такое устроят, что тридцать три комиссии не разберут. Поэтому прежде всего строгость и никаких поблажек и уступок. Конечно, иной раз можно и ошибиться, и перегнуть палку, возможно, от строгих правил и зачерствеет душа у какого-то потенциального шалуна, но в таком серьезном деле, как воспитание, не без издержек. Вырастет — поймет что к чему и оттает. Да еще спасибо скажет за то, что вовремя одернули, уберегли от баловства. Поэтому Ольга Федоровна решила и в данном случае действовать исходя из своего убеждения.
— Я, конечно, прислушиваюсь к вашим советам, Федор Лукич, — сказала она. — Но речь идет о девушке, и лучше нам, женщинам, решить, как следует поступить. Девчонки, они хотя и впечатлительнее мальчишек, но к соблюдению порядка больше склонны. И у меня еще не было случая, чтобы девушка, если ей строго внушить, не послушалась. А тут блажь какая-то. Отстанет в учебе — позор для всего класса. Я с ней сама поговорю, — повернулась Ольга Федоровна к Марии Сергеевне. — И, конечно, запрещу. Не послушается, вызовем на педсовет. Но не беспокойтесь: она девушка серьезная, рассудительная, уверена — до этого не дойдет.
Федор Лукич глянул на сидевших против него женщин поверх узких, в черной оправе очков, будто оценивая, стоит ли с ними вступать в спор, и ничего не сказал. У него тоже были свои испытанные принципы. И заключались они в том, чтобы никогда и никому не навязывать свое мнение, а лишь подводить человека к правильному решению, заставить его поразмыслить. Это он нам на уроках часто втолковывал. И с нами так же поступал. В споре с ним мы часто убеждались, что были не правы. Федор Лукич никогда не упрекал нас за ошибку и ничем не показывал, что восторжествовала его, Лукича, точка зрения. И на этот раз он только кивнул головой, согласившись:
— Вам, конечно, легче найти с Тамарой общий язык. Единственный мой совет, если вы пожелаете к нему прислушаться: будьте осторожны. Детские души легко ранимы. Конечно, гордиев узел можно разрубить, но ведь из обрубков потом ничего не свяжешь.
Мария Сергеевна посмотрела на него с благодарностью. Она сама боялась неосторожным решением окончательно оттолкнуть от себя дочь. И по всему было видно, что в Федоре Лукиче она увидела человека положительного и серьезного, с которым можно посоветоваться.
— Федор Лукич, — начала она, глядя ему в добрые, усталые глаза. — А вот вы вспомнили об ученике вашем, о Боре. Уж вы извините, скажу попросту, по-женски: очень он за моей Томочкой… ну, как бы это сказать поудобнее, ухаживает, что ли.
— Ну, что вы, Мария Сергеевна, — улыбнулся Федор Лукич, и глаза его из-под очков лукаво сверкнули. — Какое в их возрасте ухаживание! Дружат мальчик с девочкой, что ж тут плохого. Наоборот, это облагораживает, к лучшему влияет на обоих.
Мария Сергеевна с сомнением покачала головой:
— Так ведь до дому каждый день провожает. А то под окном во дворе станет и стоит как истукан.
— Я поговорю с Борей, — вмешалась опять Ольга Федоровна. — Мальчик он хороший, положительный. И учится успешно, и поведения прилежного. А все-таки не мешает предупредить.
— Поговорите, — не стал перечить Федор Лукич. — Только о чем же говорить-то? Не наломать бы дров. У меня такое мнение, что сами они во всем отлично разберутся. На них влияет сама жизнь. Отношения взрослых между собой. Вот на что они смотрят. Зорко смотрят и чутко реагируют.
Федор Лукич помолчал, словно припоминая что-то, потом заговорил опять, мягко растягивая слова, как бы предварительно тщательно взвешивая их. Я никогда не думал, что он умеет так говорить:
— Вообще-то я прекрасного мнения о Борисе. Он ведь заходил ко мне. Да, Сережа, — повернулся он ко мне, — вы тогда пришли вместе. Помните, Ольга Федоровна, тот случай с письмом? Как резко они реагировали! И правильно поступили. Не прошли мимо, как часто сейчас говорят. Нет, нет. За Бориса я ручаюсь. Ученик он хороший.