— Гулять ей еще рано. Пусть подрастет. А для учебы достаточно и школьной формы.
Мария Сергеевна попыталась сослаться на то, как живут в других семьях.
— Девочки любят принарядиться. Школьная форма надоедает. Посмотри, девчонки выйдут вечером, как куколки разодеты. Зачем же нам свою дочь обижать?
Но Василий Степанович еще больше разобиделся.
— Ты только со своей дочкой и возишься, — с досадой упрекнул он. — Обо мне не подумаешь. Я тоже вот старую рубаху который месяц таскаю. Балуешь девчонку, а она на меня косо смотрит. Чтоб впредь без разрешения не смела ей ничего покупать. Слышишь?
Я как раз раздевался в коридоре и слышал весь этот разговор. Слышал, как мать покорно ответила:
— Не серчай. Если хочешь, продам я это платье соседкиной дочке. Пусть носит.
— Вот и отдай, — буркнул Василий Степанович и, косо глянув на притихшую Тамару, прошел на кухню.
А Тамара присела в своей комнате на кушетку и, сдерживая рыдания, бормотала что-то о своем горе и о том, что нет у нее на свете никого, кто бы пожалел ее, позаботился о ней. Даже дома нет ей покоя. Хуже, чем у чужих людей. Там хоть не попрекают куском хлеба, нет этих настороженных, нелюдимых взглядов, которыми Василий Степанович встречает и провожает ее. Нет, нет, надо пойти и сказать: «Мама, довольно. Если ты не оставишь его, то я одна уйду. Уйду куда глаза глядят. Я больше не могу, не могу».
Но к тому времени, когда пришел Боря, Тамара уже успокоилась, слезы высохли на ее щеках, и ее первоначальное решение показалось ей слишком поспешным. Может, все еще уладится. Не стоит расстраивать маму. В конце концов ей виднее, как лучше поступить. А она, Тамара, все стерпит, ради мамы стерпит.
— Надо что-то решать, — сказал Боря. — Ты посоветуйся с матерью. Заяви ей прямо…
— Нет, нет, — остановила его Тамара. — Не надо сейчас. Потом как-нибудь. У мамы очень плохое сердце. Не стоит ее из-за меня расстраивать.
— Но и так продолжаться не может. Вы обе таете на глазах, а он…
— Все равно, — отмахнулась Тамара. — Потом, потом… А сейчас надо укладывать вещи.
Боря не стал настаивать. Но сказал:
— Хорошо, я сам позабочусь о тебе. Только собери свои вещи отдельно. В отдельный чемодан.
— Конечно, — согласилась Тамара. — Вот в этот чемодан. Ты иди, помоги ему. А то он опять рассвирепеет.
За окном послышался шум подъехавшего автомобиля. Дверь резко захлопнулась, и Василий Степанович, веселый, улыбающийся, словно ничего не произошло, сказал с порога:
— Ну-с, молодые люди, довольно любезничать. Машина подошла, будем грузить мебель.
Тамара поднялась с кушетки и принялась укладывать свои вещи. Неожиданно оказалось, что вещей у нее значительно больше, чем можно было предположить. Из каких-то потайных уголков она доставала вдруг давно забытые игрушки и никак не могла решить, что же с ними делать. Старую, потрепанную куклу она долго держала перед собой в руках, все глядела на нее, вспоминая, сколько же лет прошло с тех пор, как папа привез ее из своей последней командировки. Тут же начала рассказывать мне, что это был за счастливый, незабываемый день. Она проснулась утром от назойливого солнечного зайчика, прыгавшего у нее на щеке. И не сразу поняла, что это лежит рядом с ней на подушке. Кукла была новенькая, в ярко-красном платьице, с длинной черной косой. Тамара схватила ее, закружилась от радости. Это было самое теплое воспоминание об отце, и ей стало приятно оттого, что оно ожило сейчас с такой силой, что, казалось, будто и не случалось того страшного, после чего она уже ни разу не видела отца. Она вздрогнула, испугавшись, как бы не вошел в комнату Василий Степанович. Ей было бы сейчас это особенно неприятно. Прижав куклу обеими руками к груди, она поцеловала ее и аккуратно положила в уголок чемодана, прикрыв сверху стареньким своим платьицем, чтобы никто не увидел и не запретил ей взять с собой эту единственную вещь, связывающую ее с незабываемым и безмятежным прошлым.
Осторожно выглянув в коридор, она сбегала в чулан и принесла большую черную сумку, с которой когда-то они с мамой ходили за продуктами. Поставив ее на пол, она сложила в нее все свои игрушки, которые были свидетелями ее счастливого и приятного детства, а сверху положила свой лыжный костюм, который мама купила уже без папы, но еще тогда, когда в их доме не было Василия Степановича.
Оттащив сумку в угол комнаты, Тамара опустилась на кушетку с таким чувством, будто совершила что-то очень важное, не сделав чего, она осталась бы в долгу перед памятью прожитых ею лет. Она радовалась, что закончила все эти свои сборы прежде, чем Василий Степанович зашел в комнату. Он мог бы помешать ей думать о прожитом, особенно об отце.