— Ты к кому, мальчик? — спросил дежурный.
— К вам.
— Чем могу быть полезен?
Боря приблизился к нему.
— Я так не могу, — сказал он.
— Чего, чего? — не понял дежурный.
— Вы мне ясно скажите, виноват я или нет, — уже громче сказал Боря. — А если что, если я не прав, арестуйте в конце концов.
Дежурный с минуту недоуменно смотрел на него, видимо прикидывая, разыгрывает его мальчишка или говорит всерьез. Потом отворил дверь в соседнюю комнату, крикнул:
— Анастасия Ивановна! Это не ваш ли подопечный пришел? Чудной какой-то.
Морозова вышла уставшая, сердитая.
— Чего еще?
— Да вот, — показал дежурный на Борю. — Пришел. Просил, чтоб арестовали. Впервые в моей практике.
Анастасия Ивановна через силу улыбнулась:
— Боря, что ты, милый? Зачем же нам тебя арестовывать? Ты иди домой. Иди. В школу иди, учись. Мы разберемся. Может, ты и не виноват вовсе. А виноват — накажем. Это я тебе обещаю. А сейчас иди.
Она выпроводила его за дверь и стояла на пороге, приговаривая:
— Беда с ребятами. Никогда не поймешь, чего от них ожидать можно.
— И девчонка за ним ходит, — сказал дежурный. — Тоже какая-то чокнутая.
Слова эти обидели меня. Но раздумывать над ними было некогда. Боря, спустившись с крыльца, размашисто зашагал в сторону парка. Мне не хотелось его упускать из виду.
Свежая зелень парка, запах набухающих почек не обрадовали меня. Рядом назойливо горланили грачи. Шум раздражал меня, и я охотно вслед за Борей свернула в сторону. Мы шли по узкой аллее. На повороте ее показалась одинокая, чуть сутуловатая фигура. Ее школьники всегда узнавали издали. Лукич! Боря тоже заметил старого учителя и торопливо сошел с тропинки. Нет, нет, он не хотел видеть сейчас никого из своих знакомых. Особенно Лукича. Что можно сказать ему? Чем ответить на укор, который будет стоять в его добрых глазах? Мне бояться было нечего, и я пошла прямо, не теряя, однако, Борю из виду. Лукич шел медленно, и я удивилась: как же постарел учитель! В школе это было почти незаметно. Перед учениками Лукич держался всегда прямо, входил в класс бодро. А тут, или потому, что устал, или надеялся, что его никто не видит, он шел пригнувшись, вобрав шею в плечи, припадая на левую ногу, раненную на войне.
Мне захотелось пойти за ним, догнать, сказать доброе слово. Отыскав взглядом Борю, замечаю, что и он остановился, смотрит из-за кустов на Лукича. Увидев меня, он повернулся и скрылся за деревьями.
И все же он пошел за Лукичом. Следуя на некотором отдалении друг от друга, они дважды пересекли парк. Потом вышли на проспект и свернули на пустырь, где мальчишки гоняли мяч, а Боря был их добровольным судьей. На этот раз Боря не пошел через пустырь.
Он дождался, когда Лукич, пройдя мимо бревен, на которых обычно сидели зрители, обогнул футбольное поле и вышел между домами в сквер. Через проходной двор Боря подошел к скверу с противоположной стороны. Лукич сидел на скамейке, положив обе руки на трость и низко опустив голову. Я видела, что Боря подошел слишком близко.
Лукич поднял глаза и, казалось не видя ничего перед собой, долго смотрел в пространство. Неожиданно он оторвал руку от трости и поманил Борю пальцем. Он ничего не говорил, не поднимался со скамейки, а только манил его. И Боря пошел к нему.
Мне неловко было и дальше здесь оставаться, и я решила уйти. Но едва я высунулась из-за куста, как Федор Лукич окликнул меня:
— И ты, Нина, иди сюда. Не помешаешь. Чего ты, пугливый заяц, по кустам прячешься?
Пришлось мне выйти из своего убежища.
— Садись, — сказал Лукич, когда Боря приблизился. И, видя, что парень колеблется, добавил более решительно: — Садись, садись. Надо уважать старика. Ведь я с утра тебя ищу.
Боря присел на краешек скамейки. Лукич изучающе окинул его взглядом.
— Понимаю, что от вопросов ты устал. Но я спрошу тебя только об одном: почему не идешь домой?
Боря и робко и доверчиво посмотрел на учителя:
— Не могу, Федор Лукич. И мать жалко и сестренку. Что я им скажу?
— А отец?
— Отцу не до меня. У него свой интерес.
Очень, наверное, подмывало Лукича спросить, почему же так с отцом получается, но какая-то интуитивная сила удержала его от готового сорваться с губ вопроса. Не только меня, всех старшеклассников удивляла эта способность Лукича сдерживать себя. Годами вырабатывались у него правила взаимоотношений с учащимися, позволяющие учителю не быть слишком назойливым, но и не оставаться в полном неведении. И на этот раз Лукич остался верен своему обещанию: больше ничего не спрашивать. Они заговорили о постороннем.