Я почти коснулся губами ее маленького ушка. "Ален..." - прошептал я, словно речь шла о величайшей тайне, и она повторила: "Ален", будто боялась забыть. Я спросил:
- А как вы меня называли, когда думали обо мне?
- Никак не называла. В те дни, когда вы не приходили, я думала: "Сегодня ангел не пришел..."
- Ах, - вздохнул я, - и вы тоже?
Я вспомнил те сумерки в Мальтаверне, когда Симон сказал мне: "Вы ангел". Да, я подумал о нем именно в тот момент, когда он вот-вот должен был снова возникнуть в моей жизни! Мне самому это кажется настолько странным, что я подозреваю, уж не придумал ли я, сам того не сознавая, эту историю и так складно ее построил? Но нет, все произошло именно так. Помню, я бросился к выходу, даже не попрощавшись, а Мари шла за мной, повторяя вполголоса:
- Что с вами? Что с вами? Я не хотела вас обидеть...
- Девушки не любят ангелоподобных юношей, - сказал я. (Мы стояли с ней рядом, у порога. Ни одного покупателя в лавке уже не было.) - Впрочем, они правы.
- Потому что есть злые ангелы? - спросила Мари. Она деланно засмеялась, пытаясь рассеять возникшее между нами облачко.
- Нет, злого ангела они бы любили. Он причинил бы им страдания...
- Ну, смотря какие девушки, - сказала она. - Мне никогда не нравились грубияны. Я всегда их боялась.
- А я кажусь вам безопасным.
- Вы обижаетесь на каждое мое слово.
- А этого учителишки из Таланса, который приходит по четвергам, вы не боитесь?
- Ах, так это из-за него вы терзаетесь! Бедняга он, я изо всех сил стараюсь, но, кажется, безуспешно, скрыть от него свое отвращение. Я даже заставляю себя брать его за руку, мне даже удается удержать ее на несколько секунд в своей. Вы не поверите, но у него по шесть пальцев на каждой руке. Если б вы знали, как противно прикасаться к этому мягкому отростку, к этому хрящику, бр-р...
Я прислонился к витрине. Я спросил:
- Симон? Он в Бордо?
- Вы его знаете? Откуда вы его знаете?
- А известно ли вам, что и на ногах у него тоже по лишнему пальцу? Ну что ж, Мари, в четверг скажите ему, что одного из ваших клиентов зовут Ален и что он ангел, тогда вы узнаете все обо мне, о моей матери, о моем детстве, откуда я родом, - Симон Дюбер тоже из тех мест. Сам я сегодня не стану говорить с вами о нем, я не могу это сделать, не посвящая вас во все подробности моей несчастной жизни, а это мне не под силу. Пусть уж он расчистит дорогу... А я только дополню его показания. После того как он все расскажет, мне легче будет ввести вас в эту историю, которая, в общем-то, никому не интересна.
Она прошептала:
- Кроме меня.
Затем я выслушал то немногое, что она знала о Симоне. Он не вынес жизни в Париже и, едва защитив диплом, получил с помощью влиятельных покровителей, которыми очень гордился, назначение в Бордоский округ.
- Но он уверяет, что здесь его одиночество было бы еще ужаснее, чем в Париже, если бы он не встретил меня.
- А к своим родным он не ездит?
Об этом она ничего не знала. Он никогда не говорил о родных, как будто стыдился их. Я подумал, что, появись он в Мальтаверне, моя мать не могла бы не знать о его приезде. Я сказал "до свидания", толкнул дверь. И вдруг подумал о предстоящем мне вечере и содрогнулся. Все, что мешало мне выходить на улицу вместе с Мари, исчезло бесследно. Скоро она все узнает обо мне и моей семье. Я даже не спросил, свободна ли она, я сказал:
- Не оставляйте меня одного сегодня. Мама в деревне. Она покинула меня. Я вам все расскажу.
Мне хотелось встревожить Мари, но ее радость заглушала всякую тревогу. Она попросила проводить ее до дому:
- Я забегу на минутку, только предупрежу маму и переоденусь.
Магазин закрывался через полчаса. Мы условились встретиться у "Гран-театр".
Это было первое мое свидание, и шел мне двадцать второй год! Сегодня вечером я буду не один. Я зашел в кафе и позвонил Луи Ларну, нашему дворецкому, что пригласил к обеду приятельницу. Воображаю его изумление. "Даму, господин Ален?" - "Да, даму". - "Боюсь, что приготовлен только один бифштекс для вас, господин Ален". - "Откройте банку гусиного паштета и подайте бутылку вина по своему усмотрению".
Я ждал в тумане, перед дверью одноэтажного домика на улице Эглиз-Сен-Серен, где жила Мари, пока она переодевалась. Когда она появилась, это была она и не она, ускользнувшая из темной книжной лавки, от своего ремесла, а я впервые в жизни гордо выступал, ничем не отличаясь от других молодых людей в этот ноябрьский вечер, навсегда оставивший во мне свой аромат. Я торопился попасть на площадь Гамбетты и Интендантский бульвар - решусь ли признаться? - да, чтобы меня увидели с этой молодой женщиной. Я все же спросил у Мари:
- Вы не боитесь, что вас увидят на бульваре в сопровождении молодого человека? А не то мы можем пойти в обход переулками...
Она рассмеялась:
- О! Я, знаете ли... Скорее я могу вас скомпрометировать...
Я сказал, что мы родом из Базаса и в Бордо у нас мало знакомых. Надо было, однако, за десять минут пути до улицы Шеврюс, где я жил, подготовить ее к роскошной квартире, к дворецкому.
- У нас две тысячи гектаров сосновых лесов, вот что! - брякнул я самым дурацким образом. Эта цифра, казалось, не произвела на нее впечатления. Я добавил совсем уже глупо: - Не считая всего остального.
- Хвалиться тут особенно нечем.
- Я не хвалюсь, но я скрывал все это от вас. А теперь надо же вас предупредить.
- Нет, Ален, это меняет дело. Я не буду обедать в доме вашей матери в ее отсутствие и без ее ведома. Я поведу вас в маленький ресторанчик в порту, к Эйрондо.
Я возразил, что это невозможно, что я позвонил домой, заказав достойный такой гостьи обед.
- Ну что ж, вы можете позвонить от Эйрондо и отменить свои распоряжения.
- Вы не знаете Луи Ларпа, нашего дворецкого. Я никогда не решусь... Он открыл банку гусиного паштета. Для него это священнодействие. Кроме того, я ненавижу телефон. Я позвонил ради вас, но никогда к этому не привыкну. Я почти не пользуюсь телефоном.
- И вам не стыдно?
- Да, стыдно. Мама всегда твердит: "Каким бы умником ты себя ни считал, ты просто жалкий трусишка".
- Я вижу, что появилась вовремя.
- Вы меня презираете...
- Нет, почему же? Несмотря на ваши тысячи гектаров, вы никогда не примиритесь с этим миром, вы никогда не станете одним из них... Я встречаю их в книжной лавке, правда, немногих: ведь читать они не любят. Но иногда попадаются клиенты, которые собирают редкие издания. Я наблюдаю за ними: книжный прилавок - это вроде баррикады! Я их выслушиваю, исподтишка слежу за ними, я их знаю.
- Но меня, Мари, вы не знаете. А когда узнаете...
Мы сидели в самом дальнем углу ресторанчика - раньше здесь, наверно, был матросский кабачок, а теперь сюда забегали поесть ракушек, миног или в грибной сезон - белых грибов. Мари подошла к стойке, чтобы позвонить ко мне домой. Она вернулась, смеясь до упаду, я и не знал, что она умеет так смеяться:
- Успокойтесь! Я слышала, как дворецкий крикнул кухарке: "Он все отменяет! Хорошо, что я не открыл паштет". Ну как, успокоились?
- Я просто смешон, - проговорил я жалобно.
Когда я размышляю об этом вечере, меня поражает мое жадное желание излить свою душу - нескромность, с какой я, не умолкая, говорил о себе, как будто этой молодой женщине или девушке, которую я совсем не знал, нечего было рассказать мне о своей жизни, словно само собой разумелось, что из нас двоих интерес представляю только я один. Она слушала меня весь вечер, не задавая иных вопросов, кроме тех, в которых я нуждался, чтобы окончательно освободиться от душивших меня признаний.
- Симон Дюбер вам расскажет больше, чем решусь я сам...
- Если хотите, я не стану говорить с ним о вас.
Я возразил, что, напротив, хотел бы, чтобы наш враг - а он стал нам врагом - описал Мальтаверн в самых черных красках.
- Обо мне, впрочем, он не скажет плохого, если только сам не переменился: меня он любил. - Помолчав, я спросил: - Признался он вам, что учился в семинарии, что носил сутану?