Я никогда не понимал тех сумасшедших, которые сами просили, чтобы их закопали живьем ради каких-то рекордов. Есть такие люди. Они даже придумали два строгих правила, чтобы сделать заключение под землей максимально неудобным.
Гроб должен быть опущен на глубину не менее двух метров, а его максимальная емкость не должна превышать полтора миллиона кубических сантиметров.
Чтобы участник состязания не задохнулся, диаметр вентиляционной трубки, используемой также для связи и кормления, не должен превышать десяти сантиметров.
Как раз накануне смерти я вычитал, что самое продолжительное из зарегистрированных добровольных погребений длилось сто сорок один день.
Кто больше?
* * *– Ну что, приступим? – спросил маленький скелет.
– Приступим, – ответил большой скелет.
Я знал ее. И еще во вторник видел живой. Вчера утром меня парализовало воспоминание о ней. Это Люси. И я не смог обуздать свои мысли. Я снова вспомнил тот момент, когда в кафе «Иерихон» я выбрался из своего панциря.
– Кажется, я начинаю в тебя влюбляться, – сказал я.
– Я тоже, – ответила она.
Когда я увидел ее впервые, то подумал, что она из тех, кто ловит тебя в паутину разговора, чтобы затащить в трясину собственных печалей. Когда в начале нашего знакомства я с ней пытался говорить на другие темы, у нее случались приступы временной глухоты. Она не слушала, пропускала вопросы мимо ушей, а когда отвечала, то становилось ясно, что она совершенно не понимает, о чем ее спрашивают. Даже простое общение с ней стало вызовом – вызовом, которого я не мог не принять.
Но выбравшись из панциря, я обнаружил, что она может быть милейшим и очаровательнейшим созданием, о знакомстве с которым можно только мечтать. Она рассказывала анекдоты вроде тех, что любил отец, – короткие, безобидные и необычные. Однажды она меня так развеселила, что у меня потом час болел живот от смеха. Такими воспоминаниями зомби дорожит.
И мы стали любовниками. Мы хотели этого, потому что были безумно счастливы. Но это решение оказалось ошибкой, и наша связь продлилась всего девять дней. Я не мог сказать, что между нами все было не то, как выразилась Эми. Я не искал в Люси, как бывало с другими, зарождающегося отчуждения, заметив которое, спешил уйти, пока не дали от ворот поворот. Я даже не придирался к таким мелочам, как амбре под мышками и запах изо рта (за подобную комбинацию труп готов отдать жизнь, если еще осталось, что отдавать). Вместо этого, не знаю, как – я даже предположить не мог, что из-за этого все так скоро закончится, – в моей связи с Люси прозвучал отголосок отношений с Эми.
Весь наш роман мы безвылазно провели в постели. Питались фаст-фудом, спали урывками и часто занимались любовью. Любое желание друг друга мы тут же выполняли. Между нами, казалось, была полная совместимость. Я помню каждую мелочь в ее комнате – от завалов мягких игрушек по углам до пушистого пледа с леопардом, от белого ворсистого ковра, расстеленного на полу, до фактурного потолка. Помню, как утром последнего дня я лежал в полусне, уставившись на очертания сталактитов, похожие на сумасшедшие скопления белых звезд. Я даже отчетливо помню, что увидел в них животных, пищу, лица и беспорядочный танец кружащихся солнц. Мне было спокойно и уютно, я мог легко представить сразу все и ничто – как давным-давно в отцовском кабинете.
И я подумал: если наши отношения – такие открытые и естественные, я могу предложить ей любую из своих фантазий. И когда я лежал в кровати и смотрел на потолок, мне пришла в голову идея. В другом случае я бы подождал пару недель, прежде чем упомянуть о нетрадиционных сексуальных предпочтениях, но тут фантазия разожгла во мне сильнейшее желание, а желание просилось быть удовлетворенным. Я откинул плед и вскочил на ноги.
– У меня для тебя сюрприз.
Она сонно улыбнулась.
Выбежав из спальни и устремившись на кухню, я повторил ту самую игру, в которую однажды пыталась втянуть меня Эми. Я нашел пластиковый пакет, длинную эластичную тесьму, вернулся к двуспальной кровати, натянул пакет на голову и плотно обвязал тесьму вокруг шеи. Меня охватило сильное возбуждение. Когда я говорил, то ощущал, как пакет приклеивается к губам.
– Сними его, как только я начну терять сознание, – сказал я.
Но она молчала, и спустя мгновение я сам стянул с головы пакет и ленту. Затем она поднялась, повернулась ко мне спиной и стала одеваться.
– Что-нибудь не так? – окликнул я, тяжело дыша и чувствуя, как у меня покраснело лицо.
– Придурок чокнутый, – ответила она.
Я не понял, почему. Я глубоко похоронил труп своего прошлого. Поэтому я просто сказал ей то же, что часто говорил и себе, искренне веря в правоту этих слов и надеясь, что смогу объяснить:
– Как узнать, чего тебе по-настоящему хочется, пока не попробуешь?
Она не слушала. И я до такого масштаба раздул это пустяковое разногласие, что оно как бы оправдало разрыв отношений с Люси. Эти отношения, как и все прежние, обернулись жалкой кучкой костей и горсткой пепла.
Снова в безопасности.
Убожество.
* * *– Что вы делаете? – спросил я у маленького скелета. Его белые зубы, застывшие в оскале, сжимали конец серой вентиляционной трубки.
– Он заставляет ее ощущать голод, – пояснил большой скелет.
– Сильный голод, – подтвердил маленький скелет.
– Но зачем?
Оба скелета повернулись в мою сторону, перестав скалиться, насколько это возможно для скелетов.
– Таков приказ Шефа, – ответили они в унисон.
Мне можно было не смотреть в могилу, чтобы описать Люси, – меня с головой накрыла волна отрывочных воспоминаний. Ростом Люси была шесть футов два дюйма. Лицо угловатое, но отнюдь не худое. Когда она двигалась, ее руки и ноги раскачивались, словно щупальца осьминога. Она терпеть не могла лук, у нее была куча друзей, она любила секс и легко шла на подобные контакты. А сейчас на ее правой скуле темнел большой синяк, на губе запеклась свежая рана – эти отметины, должно быть, оставил мужчина с глубокими темными глазами. Я помню, как он смотрел на меня. Он не показался мне добродушным.
– О чем задумался? – спросил большой скелет. Его голос звучал мрачно, но череп улыбался.
– Я ее знаю, – ответил я.
– Подобное чувство часто возникает после чтения Жизненного Досье.
– Нет, я и раньше был с нею знаком.
Он кивнул, но, кажется, так и не понял.
– Вторник был неудачным днем для встреч с будущими клиентами.
Когда маленький скелет переставал дуть в трубку, то напевал незнакомую мелодию. Я смотрел, как внутри его серой грудной клетки сжимаются и раздуваются серые легкие. Он дышал и напевал в каком-то прерывистом ритме, повторяя один и тот же мотив, который сливался с птичьим гомоном и шумом реки, пока его дыхание и пение не вывели меня из себя.
– Что это за мелодия? – спросил я, пытаясь разорвать круг.
– Траурный марш из «Эхнатона», – ответил он поворачиваясь. – Филипп Гласе [16]. Показался кстати.
И опять запел.
Мне отчаянно хотелось что-нибудь сказать Люси, хоть несколько слов. «Все не так плохо». Или подбодрить ее: «Не бойся. Когда умрешь, полегчает». Просто поговорить. Но я не хотел, чтобы она умирала вот так. Я склонился над могилой. Скелеты посмотрели на меня и вернулись к своей работе – большой скелет наблюдал, маленький скелет дышал.
– Я могу что-то сделать?
– Можешь смотреть, – ответил большой скелет. Он протянул к моему плечу двухкостную руку, но я в страхе отшатнулся. Я никак не мог привыкнуть к реальности, которую видел сквозь очки.
Я посмотрел вниз, сквозь кости на своих ступнях, сквозь почву. Между бледной белизной черепа и тенью гроба на сером лице Люси застыла гримаса. Ее руки и ноги подрагивали. Белки глаз стали огромными. Я почувствовал что-то неладное, и маленький скелет подтвердил это, прекратив свое невыносимое пение.
– Знаешь, бывают дни, когда все идет как по маслу? Когда гордишься тем, что получилось? Когда знаешь, что работа сделана хорошо?