Элли решила, что с нее довольно. Вскоре после этого происшествия, в июне 1921 года, она сбежала к своим родителям в Брауншвейг. Чтобы отомстить мужу, она прихватила все деньги, которые нашла в доме, даже те, что они выручили от продажи его велосипеда, а заодно выгребла всю мелочь из газовых автоматов.
В Брауншвейге она провела две недели. Насколько это было возможно, она рассказала о том, чего ей пришлось натерпеться от мужа. Простодушные родители слушали ее и только качали головой в недоумении. Разговор об этом заводили редко. Родители считали, что Элли все преувеличивает, что она ведет себя как ребенок, что ей нужно успокоиться. Элли пыталась в одиночку справиться с этими ужасными переживаниями. Чуть ли не через силу она пыталась приспособиться к прежней жизни. Родители ее не поддержали, но она все же старалась настроиться на их спокойный лад.
Тем временем, одинокий угрюмец сидел в своей квартире у матери во Фридрихсфельде. Слушал, как она поносила непутевую жену, которая от них сбежала, и орал на нее. Он злился на мать, на Элли, на самого себя. Сколько бы он ни ругался, он никак не мог оправиться от этого страшного удара. В Брауншвейг от него приходили письма. Когда Элли читала одно из них, она словно услышала голос его матери: какие жуткие скандалы он закатывал ей в Берлине из-за этой несчастной чашки кофе, и вот теперь он снова завел старую песню: «Пообещай мне, что ты больше никогда не станешь так поступать с моей матерью, и тогда все будет иначе». Свою вину он не признавал, но тон его писем был боязливым и заискивающим. Родители настаивали на том, что ей нужно ехать, ведь он ее ждет. Ей уже немного полегчало. Отец обрадовался, когда она как-то очень робко сообщила о том, что уезжает; она хотела угодить родителям. Мать прикинулась, что не замечает, какой нерешительный вид, какое напряженное выражение на лице у ее веселой доченьки.
Как только она вернулась к нему в у Берлин, снова начался ад. Они словно продолжили прерванный разговор. Едва увидев друг друга и убедившись в том, что оба за это время нисколько не изменились, они с жадностью принялись за старое. К тому же, теперь он был зол на нее из-за того, что она сбежала, чувствовал себя опозоренным и стыдился того, что сам упросил ее вернуться. Ему нужна была компенсация, нужно было с ней расквитаться. Элли все это сносила, но теперь временами ей становилось жаль себя до дрожи. Родителям она была уже не нужна. Он был сильнее и мог бить ее. Она устала от этой бесконечной мучительной борьбы. Она чувствовала, что теряет себя. Она вспоминала о том, как ей жилось когда-то у родителей. О том, какой она была дома и потом, во Врицене, и после того, как уехала оттуда. Так она и сидела, никому не нужная, опостылевшая сама себе, потом ложилась спать, а наутро снова была ко всему готова.
Он начал замечать, что она чем-то недовольна. Это его подхлестнуло. Он был потрясен, это задело его за живое. Он ругался на нее. Чего она ревет? Она сама во всем виновата. Он не мог найти себе места от глухой злобы, к которой примешивались угрызения совести, и порой силой сдерживал былую нежность. Дальше так продолжаться не могло. Надо было что-то менять. Он сообщил Элли о решении, которое принял, когда она еще была в бегах: они переезжают, будут жить отдельно от матери. Он думал так: вот уедем от матери, и все образуется.
В начале августа 1921 года они сияли меблированную квартиру у фрау Э. на В***штрассе. В те дни они часто выбирались в город вместе. 14 августа Линк взял ее с собой в трактир «3***», в тот охотничий клуб, где он договорился встретиться с человеком, с которым познакомился на днях. Этим человеком был Бенде, работавший кондуктором на железной дороге. Он тоже привел свою жену Маргариту — Гретхен.
Она была на три года старше Элли, ей было двадцать пять. Резкие, грубоватые черты лица, карие глаза, крупная, немного костлявая фигура. Она сидела возле своего мужа, отставного унтер-офицера, крупного детины, этакого здоровяка. Он не был таким угрюмым и дерганым, как Линк, и в отличие от него не увивался вокруг своей жены. Он умел обходиться без этого. Он был бойким и самоуверенным, как человек, который уже прибрал жену к рукам и теперь мог расслабиться. Они были женаты три года. Жена Бенде была более скрытная, чем Элли. Ее нельзя было назвать ни легкомысленной, ни жизнерадостной. Она жила со своей матерью, к которой была очень привязана. Во время войны она обручилась с Бенде. Тогда она была страстно в него влюблена. Еще в сентябре 1917 года она писала своему любезному Вилли на фронт: «О, это блаженство! О, счастье с тобой! Когда же вернешься ко мне, дорогой», — и подписывалась «твоя верная Грета». В мае восемнадцатого они сыграли свадьбу. Затем начались неурядицы. Муж ее ни во что не ставил. Если бы ни мать, она оказалась бы в отчаянном положении.