Настоящее? Мгла и туман, впереди, позади, и безжалостный ветер, насмехающийся над несчастьями Минетты. Минетта и Доля бредут, держась друг за друга. Но тучи разрываются — и перед ними дорога, на дороге — машина. В какой-то сотне шагов. В машине, сияя золотом волос, дремлет невредимая Минни.
— Земля! — нелепо кричит Минетта, а Доля, вернувшись к нормальной, хотя и непривычной реальности, вдруг садится на землю и не желает сделать ни шагу. Минетта вынуждена прибегнуть к угрозам, посулам и уговорам, чтобы водворить ее в машину.
— А где папа? — недовольно спрашивает Минни.
Это у них обычный вопрос. И второй: «Что с тобой, мамочка?»
— Мы устали и захотели вернуться, — говорит Минетта. — Думаю, папа долго еще не придет. Он никогда не торопится.
Минетта глядит на часы. Половина пятого. Их не было полтора часа.
— Не раньше шести.
Обычно Эдгар гуляет по три часа. Лучше сразу приготовиться к худшему, чем обречь себя на томительное ожидание.
— А что мы будем делать?
— Слушать радио. Читать. Размышлять. Беседовать. Ждать. А там, наверху, очень красиво. Чудный вид.
— Я любуюсь им уже три часа, — ворчит Минни и, смирившись, вздыхает: — Ну ладно.
— Хочу есть! — объявляет вдруг Доля. — Хочу леденец в сахаре.
— Идиотка, — говорит Минни сестре. — Маленькая идиотка.
Ничего — кроме пустынной дороги, холмов и тумана. Минетта не умеет водить. Эдгар считает, ей учиться нельзя: она погубит себя и других. Если б до ближайшей деревни можно было добраться пешком, Минетта взяла бы с собой детей, напоила их чаем. Но деревень поблизости нет. Минетта и Минни, обследовав карту, убедились в этом печальном факте. К счастью, Доля находит муравейник. А Минетта с Минни играют в слова. Минетта хлопочет и суетится над ними, заслоняя незыблемой стеной от отчаяния и одиночества.
Пять часов. Возвращается Эдгар. Во всем своем великолепии возникая из мглы — совсем не с той стороны, откуда ждала его Минетта. На лице играет улыбка.
— Замечательно, — говорит он. — Не понимаю, почему ты вернулась, Минетта.
— Мамочка испугалась коров, — объясняет Доля.
— Твоя мама боится всего, — говорит Эдгар. — А я боюсь, что она просто несовместима с природой.
Они садятся, и машина срывается с места. Эдгар затягивает: «Пошел косец на сенокос, и с ним собака…»[39]. Остальные подхватывают. Ах, счастливые семьи! Чашку чаю, мечтает Минетта. С какой радостью она бы выпила чашку чаю, от которого портится нравственность, и съела бы целую гору сандвичей, от которых портится талия, и еще тарелку этих дурацких, политых глазурью пирожных в какой-нибудь уютной бревенчатой чайной, каких полно в окрестных деревнях. Когда она в последний раз пила чай? Сколько лет назад? Эдгар не признает чая: зачем портить себе аппетит. Чай — это наркотик, говорит он, национальное бедствие. Глупейший напиток, не содержащий ни капли питательного вещества, засоряющий желудок танином. Чай! Минетта, ты хочешь чаю? О нет, конечно же, нет. Эдгар прав. Ее мать скончалась от рака желудка, выпив тысячи тысяч таких же вот чашек в поисках утешения. Как знать, может, они и впрямь утешали ее — за неимением секса. Пение обрывается. Минетта на заднем сиденье молчит: она беззвучно рыдает. А Долю сморила усталость. Ночь выдалась беспокойная.
Будущее? Такое же, как прошлое, как настоящее. Девочки без отцов плачут до конца своих дней. Разве Эдгар повинен в ее слезах? Она просто сваливает на него вину. Он частенько твердит ей об этом. Доля и Минни не потеряют отца. Минетта никогда не допустит этого. Она может проплакать всю жизнь — Минни и Доля должны смеяться. Правда, смех дочерей, когда они вырастут и поймут, окрасится жалостью, а то и презрением — к собственной матери, примирившейся с такой жизнью. Минни и Доля, спасенные от понимания.
Я — жертва судьбы, потерянное поколение, думает Минетта. Таких миллионы. Я — прослойка, защищающая безмятежное будущее от горестей прошлого. Лучше бы мне умереть, но и в жизни я тоже могу еще пригодиться.
Она что-то мурлычет Доле, болтает с Минни.