Что до Грейс, она стоит на платформе в самом скверном расположении духа.
13
У Грейс нет ни малейшего желания жить под одной крышей с какими-то эвакуированными. Она негодует, что отец так безропотно покорился предписаниям, принуждающим ее к этому. Притом она мечтала, что, когда ей исполнится двенадцать, ее пошлют в пансион, а теперь, когда грянула война и что-то не похоже, чтобы отец заполучил когда-нибудь пресловутое наследство, и акции, которые он держит, падают день ото дня, ее, видно, уже не отпустят из дому.
К тому же, если придется ходить в деревенскую школу — а похоже, придется, — ее наверняка ждет там глубокое унижение. Она не переоценивает свои способности к наукам, вполне резонно, и подозревает, что чумазая голытьба может свободно обставить ее по письму и арифметике.
Грейс — тоненькая, красивая, надменная девочка с точеным скуластым личиком, зеленоглазая, с шелковистыми рыжими волосами и нередкой при таких волосах матово-молочной кожей. Она ни в мать, ни в отца. Когда ей действуют на нервы, она хамит, когда в чем-нибудь перечат — закусывает удила, а сколько она себя помнит, ей вечно действуют на нервы и перечат.
Вот какой разговор происходит в то утро в «Тополях», за завтраком, приготовленным любящими, но неумелыми руками Эстер Сонгфорд, матери Грейс и супруги Эдвина. Эстер подает овсянку, яичницу с ветчиной, почки, гренки, грибы — пережарены, правда, но по крайней мере свежие, она собрала их, встав спозаранку, — и джексоновский «утренний» чай.
Карточную систему, понятно, ощущают на себе до поры до времени только в среде городских пролетариев. На гастрономических привычках имущего сословия она еще не сказалась. Война на страницах газет — не та сила, которая способна подорвать извечную услужливость бакалейщиков. В недалеком будущем настоящая война сделает из них всесильных тиранов, которые будут только рады возможности сквитаться с теми, кто еще недавно кичливо и мелочно тиранил их самих. А пока обстановку за завтраком в «Тополях» портит не столько нехватка продуктов, сколько избыток раздражительности. Грейс сидит, красная от злости.
Эдвин. Не дуйся, Грейс. Мы примем к себе эвакуированного, и точка. Надо подавать пример другим.
Эстер. Она не дуется, Эдвин. Притихла немножко, вот и все. Не кричи на нее, будь добр. Грейс, душенька, ешь овсянку и не серди отца.
Грейс. Она подгорела.
Эстер. Самую малость, душенька.
Эдвин (глумливо). Как говорится, сущее объедение, но местами.
Эстер. Боюсь, все дело в кастрюлях, Эдвин. Они истерлись почти до дыр. Право, пора их заменить. Мне стыдно давать миссис Довер их чистить.
Новые кастрюли Эстер выпрашивает у мужа битых семь лет — тщетно. Эдвин ведет строжайший счет каждому грошу, отпущенному на хозяйство. Не столько из скупости, сколько из опасения внезапно впасть в нужду, ибо живет в вечном страхе, что не сегодня завтра и его пенсию, и доходы с капитала, и недвижимость сметет с лица земли катастрофа — война, государственный переворот, стихийное бедствие. Он боится рабочего класса, ему мерещится, как под дверь, за которой укрылась Привилегия, просачиваются, точно в паводок, зловещие воды социализма.
И когда, помахивая терновой тросточкой — типичный здравомыслящий англичанин с головы до пят, — Эдвин прогуливается по сельским тропинкам, то не подумайте, будто он подставляет лицо благодетельному солнышку, нет — он принюхивается, нет ли в воздухе первых признаков вражеских отравляющих веществ, коим предстоит с минуты на минуту окутать Британские острова.
Эдвин. У худого столяра, Эстер, всегда рубанок виноват. Ни о каких новых кастрюлях в настоящее время, естественно, не может быть и речи. Идет война. Металл нужен для оружия. Я просто удивлен, что ты заводишь такие разговоры, где твой патриотизм?
Эстер. Ох, правда. Мне и в голову не пришло. Прости, пожалуйста. Давай сюда овсянку, Грейс, я сама ее съем.
Грейс, не говоря спасибо, отодвигает от себя тарелку. Матери, по ее мнению, для того и созданы, чтобы подбирать отбросы, поглощать свидетельства своей кулинарной несостоятельности.
Грейс. Мне? Жить вместе с каким-нибудь уличным сопляком из Ист-Энда? Молли (подруга) говорит, что тетка пустила к себе эвакуированных, так они навезли полно блох, гнид, делают в постель, спят прямо в белье и плохо пахнут. Пап, ни в коем случае. Только не в моем доме.
Эстер. В нашем, Грейс. Ничего, справимся как-нибудь. Подумай, сколькому ты их можешь научить. Надо делиться тем хорошим, что тебе досталось. Бедняжечки, одни, без матерей. Многие даже ни разу в жизни не видели овцу или корову, и уж подавно — деревенскую усадьбу. Папа совершенно прав. Все мы, Грейс, душенька, должны сплотиться воедино, и дети тоже.
Грейс. Зачем?
Эстер. Иначе нам не победить мистера Гитлера.
Грейс. Тогда пусть лучше он нас победит.