Увидев среди этого «полного собрания сочинений» скромную книжицу Ерофеева «Москва – Петушки», Белла восторженно ахнула:
– Веничка! Мы же его отлично знаем. Удивительный человек! Он сам поэма…
Высоцкий мигом раскрыл книгу и с особым чувством прочитал: «Пьющий просто водку сохраняет и здравый ум, и твердую память или, наоборот, – теряет и то, и другое. А в случае со «Слезой комсомолки» просто смешно: выпьешь ее сто грамм, этой слезы, – память твердая, а здравого ума как не бывало. Выпьешь еще сто грамм – и сам себе удивляешься: откуда взялось столько здравого ума? И куда девалась вся твердая память?..»
Друзья захохотали, а Высоцкий, указывая на Беллу, подносившую платочек к глазам (чтобы тушь не потекла!), озорно подмигнул: «А вот вам и слеза комсомолки!» И продолжил, смакуя: «…Даже сам рецепт «Слезы» благовонен. А от готового коктейля, от его пахучести, можно на минуту лишиться чувств и сознания. Я, например, лишался.
Лаванда – 15 г. Вербена – 15 г. Одеколон «Лесная вода» – 50 г. Лак для ногтей – 2 г. Зубной эликсир – 150 г. Лимонад – 150 г.
Приготовленную таким образом смесь надо двадцать минут помешивать веткой жимолости. Иные, правда, утверждают, что в случае необходимости можно жимолость заменить повиликой. Это неверно и преступно. Режьте меня вдоль и поперек – но вы меня не заставите помешивать повиликой «Слезу комсомолки», я буду помешивать ее жимолостью. Я просто разрываюсь от смеха, когда при мне помешают «Слезу» не жимолостью, а повиликой…»
Высоцкий хлопнул в ладоши: «Мать, а где у нас жимолость?!» – «Да у нас, милый, даже зубного эликсира-то не осталось», – тут же отозвалась Марина с грустью и сожалением пассажирки, только что выпавшей на перрон Курского вокзала из пригородного поезда «Москва – Петушки».
– Вы, может, не знаете, как Веничка оценивает людей, – спохватился Мессерер. – Если ему человек не нравится, он говорит: «Я ему ничего не налью». Когда речь заходит о ком-то из друзей, например о Битове, говорит: «Ну, Битову налью полстакана»…
– А ко мне Веничка благоволит, – не удержалась Белла. – Уж кому-кому, говорит, а Ахатовне я стакан бы налил. Вот!
– Я тоже, – сказал Высоцкий и подлил в ее бокал коньяку.
Назавтра он улетел в Москву – вечером на Таганке был «Гамлет». А Марина отправлялась в Будапешт, где снималась в фильме «Их двое». На время своих отлучек опекать гостей они поручали Мише Шемякину. Ахмадулина и Мессерер бывали на открытии персональной выставки своего старого знакомого Эдика Штейнберга, в мастерской Оскара Рабина. А вечером Шемякин устраивал для москвичей гулянки в шикарных парижских кабаках, где его прекрасно знали и старались угодить. Миша заказывал мясо «a la Shatobrian» и красное вино, одаривал гостью корзинами роз…
Когда из разных стран в Париж вновь слетались Владимир и Марина, феерия продолжалась. Однажды Марина пригласила Беллу и Бориса в гости к своей подруге Симоне Синьоре… Потом организовала свидания с другими легендарными знаменитостями – драматургом Эженом Ионеско, режиссером Милошем Форманом. А сколь радостно-горькими были встречи со вчерашними соотечественниками Викой Некрасовым, Мстиславом Ростроповичем, Мишей Барышниковым!.. «Распространенье наше по планете», — азартно пел Высоцкий и усиленно рекомендовал всем приглашенным коктейли по-ерофеевски: «если недостает ингредиентов для «Слезы комсомолки», неплохо бы отдаться «Хаананскому бальзаму» – ах, дефицит денатурата и политуры очищенной?! – тогда извольте, мадам, подать на стол «Сучий потрох»!
Как-то московские гости заблудились в «джунглях Парижа» и с огромными трудностями набрели-таки на дорогу, ведущую к улице Рюссле. Встречая гостей у порога, Высоцкий задумчиво сказал: «Знаешь, Белла, в одном я тебя все-таки превзошел». – «Да что ты, Володя! – засмеялась измученная Белла. – Ты меня во всем превзошел!» – «Да нет. Я ориентируюсь на местности еще хуже, чем ты…»
Но, конечно, легендарный ресторан «Распутин» Высоцкий, безусловно, мог отыскать даже с закрытыми глазами. Он водил туда гостей слушать Алешу Дмитриевича. Иногда к ним присоединялся Костя Казанский, Костя-болгарин, великолепный аранжировщик и гитарист, с которым Владимир как раз в те дни работал над записями своего будущего парижского диска.
К ним за столик после своего выступления подсаживался колоритный Алеша Дмитриевич, представитель великой династии, ублажавшей своим искусством не одно поколение русской эмиграции. Слушая его, Ахмадулина шептала Высоцкому: «Господи, Володя, на каком языке он поет?! Давай напишем ему слова!» А Владимир отвечал: «Оставь, Белла, это его язык, русский. Язык Алеши Дмитриевича!»