– Нет, конечно, – согласился я, надеясь, что Джерард прикусит язык. – Вы ни в чем не виноваты. Видимо, он был не в себе. Нормальные люди не убивают себя из-за девушки, с которой даже не спали.
– Который час? – спросила Элис.
Джерард опять полез в потаенные глубины своего кармана за ископаемыми электронными часами.
– Полвторого, – сказал он. – По-моему.
Элис улыбнулась сквозь слезы. «Как будто солнце после дождя», – подумал я в совершенно несвойственном для себя духе.
– Какие здоровские часы, дай посмотреть.
Ее рука метнулась к Джерарду неуловимым, как вспышка света, движением, и он воспользовался этим, чтобы, отдавая ей часы, развернуться к ней всем корпусом. Дождь после солнца, подумал я, что было похоже на меня гораздо больше.
– Ух ты, – сказала Элис, – классно! Терпеть не могу тех, кто таскает на себе все эти дизайнерские прибамбасы – главное ведь, чтобы время показывали, верно? И ты молодец – так долго хранишь вещи.
– Мне других не надо. – Джерард расплылся в улыбке, которая, видимо, казалась ему победоносной, но в действительности делала его похожим на какого-то ветхозаветного комика. Видимо, слова Элис ему очень польстили. – Хотя, возможно, неплохо бы, как порядочному человеку, заиметь «Ролекс» или эти новомодные часы с точностью хода до миллионной доли секунды.
– Да, было бы очень стильно, – иронически заметила Элис, но голос ее ничуть не изменился, и это мне понравилось.
– Тогда я знал бы точно, на сколько опаздывает автобус. Так бесит, что приходится все округлять до секунд
Элис рассмеялась. Вероятно, подумала, что он шутит, чтобы подчеркнуть бессмысленность дорогих часов, но шутил Джерард лишь отчасти. Вообще-то он частенько входит в пришедший не по расписанию автобус со словами: «Опоздание на десять минут двадцать восемь секунд. Надеюсь, в карты вы сыграли с удовольствием».
– Нет, нехорошо, нельзя так смеяться. До сих пор не могу поверить, что он мертв, – посерьезнела Элис. Улыбка опять пропала с ее лица.
– Тяжело, да? – сочувственно поддакнул я. Не очень умею сочувствовать. Когда слышу о бедах, постигших близких друзей, первое мое побуждение – превратить все в шутку. Это я понял еще в дошкольном возрасте. Сочувствие мне не идет, в результате я начинаю ахать, как толстая тетушка, говорить с интонациями профессиональной сиделки или ведущих ночных программ на телевидении с их вечным: «Как вы чувствуете себя после этого?»
– Знаете, чего мне сейчас хочется? – сказал Джерард. – Напиться в дым. Что толку горевать, а? Вряд ли Фарли это было бы нужно.
Тут я бы с ним не согласился. По моим ощущениям, Фарли как раз хотел бы всенародной скорби, траура не меньшего, чем по принцессе Диане. Но мысль о том, чтобы напиться, меня устраивала сразу по двум причинам: во-первых, подольше побыть с Элис, и, во-вторых, с территории Джерарда мы переместимся на мою. Вообще странно, зачем он это предложил. Джерард пьет баснословно мало, причем после четвертой кружки пива уже валится под стол. Не знаю, был ли он пьянее меня, но ему нравилось держать себя под контролем, и, видимо, он хотел показать, на что способен. Я в этом смысла не вижу. Смысл потребления веществ, изменяющих настроение, в том, чтобы настроение изменить. Остановиться после двух кружек – все равно что выйти из зала на середине фильма ужасов, когда становится слишком страшно. Для меня потеря контроля над собой проблемой никогда не была, хотя лучше бы я пьянел быстрее: сэкономил бы кучу денег.
Однако в ту ночь в глубине моей души гнездилось подозрение: что, если Джерард ограничится чашкой кофе и будет разливаться перед Элис соловьем, когда я напьюсь до поросячьего визга?
Элис явно сомневалась:
– А правильно ли это?
Взгляд у нее стал немного бессмысленный – то ли от потрясения, вызванного смертью Фарли, то ли от раздумий, стоит ли напиваться в компании двух совершенно незнакомых мужчин.
– Конечно, – уверенно сказал я. – В холодильнике что-нибудь есть?
Она пожала плечами:
– Неделю назад купила в аэропорту бутылку текилы. Даже открыть не успела.
– Любишь текилу?
– Да, люблю.
– Ур-ра! – завопил я, совершенно забыв о том, что Фарли умер.
Джерард посмотрел на меня осуждающе. Элис, однако, моя выходка развеселила. Она засмеялась и пошла в спальню, без слов напевая себе под нос какой-то джазовый мотив, насколько можно напевать такое, не разжимая губ. Джерард проводил ее недоуменным взглядом, как будто она сделала что-то в высшей степени непристойное. Когда она скрылась в комнате Фарли, он отчаянно затряс головой, показывая мне глазами «отвали», но я с подчеркнутым вниманием читал журнал. Элис вернулась с бутылкой желтоватой жидкости.
– Настоящая мексиканская, сразу мозги отшибает, – сказала она. – Джерард, будь лапочкой, принеси с кухни лимон и соль, ладно?
«Будь лапочкой» мне понравилось – очень утонченно, очень в духе 50-х годов, этакая Марго – нет, Маргарет, – никак не могу запомнить точно – Резерфорд.
– Интересно, о чем он думал, когда умер? – с задумчивым видом промолвил Джерард, как обычно, решив противопоставить себя как человека думающего мне – дамскому угоднику. Не то чтобы он действительно отличался глубокомыслием, да и сопереживать способен разве что себе самому, но делать вид ему удается куда лучше, чем мне. Он научился изображать, будто внимательно слушает. Кроме того, он очень худой, а это всегда ассоциируется с эмоциональной глубиной. Итак, оборвав наше неуместное веселье и заставив нас устыдиться собственного легкомыслия, он опять оказался на своей территории. Теперь, даже в случае неудачи, он все равно будет участвовать в разговоре, будет торчать с нами, как теннисист, который тянет время, только чтобы удержаться на корте до конца сета.
Ничего нет хуже ощущения, когда общаешься с симпатичной тебе девушкой, а друг твой ни в чем тебе не уступает. Ты изо всех сил внушаешь ей: «Это я тебе должен понравиться, я, не он! Я больше тебе подхожу!» – а она заливается смехом от его искрометного юмора и благосклонно берет из протянутой им чаши оливку, а тебе говорит: «Нет, спасибо», когда ты предлагаешь ей блюдо с жалкими остатками бутербродов. Но пока ты рядом с ней, отчаиваться рано. Если продержишься до конца схватки, еще можешь послать соперника в нокаут, пусть даже он двенадцать раундов колошматил тебя как хотел.
Мы с Элис проигнорировали вопрос Джерарда о том, что думал Фарли, когда умер (я расцениваю это как тщетную попытку остаться на диване).
– Вы давно знакомы? – спросил я.
Джерард поплелся за лимоном и солью.
– Месяца два. Ездили вместе в Дартмур, замечательно провели время, но, честное слово, я его тогда почти не знала. Наверное, я должна переживать сильнее. То есть я действительно переживаю, плачу и вообще, но… не знаю. Сначала одно, потом другое… Я как-то отупела. Интересно, когда…
– Там только лаймы! – сообщил громогласно Джерард.
– Сойдет! – крикнула в ответ Элис и опять рассмеялась. – Интересный человек твой друг.
Этот вопрос мне почему-то обсуждать не хотелось.
– Если тебе такие нравятся. Так что интересно, когда?..
– Интересно, когда это все…
– Где соль? – завопил Джерард так, что, наверное, его было слышно на середине Ла-Манша.
– В шкафу справа от плиты! – столь же оглушительно ответила Элис.
– Когда это все кончится?
Ненавижу договаривать за других, но надо же кому-то.
– Не могу найти!
Я физически ощущал, как Джерард пытается перехватить инициативу. Он явно хотел биться до конца, и если сам не мог участвовать в разговоре, то и мне решил не давать.