– Весь фильм, не замолкая ни на минуту. – Лидия в негодовании отвернулась от нас лицом к стене.
– Помни, Лидия, – напутствовал ее Джерард, – чем чаще шутка повторяется, тем она становится смешнее.
Я припомнил ему эти слова назавтра, когда мы со скоростью 120 миль в час гнали на запад по шоссе М4.
– Как, по-твоему, – спросил я, – часто я так делаю?
– Прошу тебя, сбавь, – взмолился Джерард, сжавшись в позе зародыша на заднем сиденье. Я знал это, потому что, как того требовала шутка, смотрел на него. Лидия хохотала и пыталась привстать с переднего сиденья.
– Так сколько раз я так делал? – убрав руки с руля, переспросил я.
– Слишком много, слишком! – взвизгнул Джерард, корчась на заднем сиденье.
– А что происходит с шуткой, когда ее часто повторяют? – продолжал я.
Лидия истерически хихикнула. Пес, насколько я мог слышать, унюхал в пакете у Джерарда что-то съедобное и сосредоточенно чавкал. Утром мы прокопались отчасти из-за того, что Джерарду приспичило пойти в магазин за едой на дорогу, потому что он считал, что на шоссе ничего путного никогда не найдешь. В обычных условиях он накупил бы провизии на два дня вперед, но понял, что в Корнуолле продукты дешевле и лучше будет отовариться там. И правильно решил, ибо сейчас был слишком скован ужасом, чтобы сменить позу и помешать псу уничтожать свой обед.
– Брось, – велел он, хотя кому – непонятно. Пес неодобрительно заворчал, но шуршание не прекратилось.
– Смотри, я опять держусь за руль, и скорость нормальная, – сказал я, до отказа вдавив в пол педаль газа, и перестроился в средний ряд, позволяя какому-то краснорожему типу в «Ягуаре», потрясавшему кулаком, обогнать нас.
Потом пришлось сбавить скорость на повороте с шоссе к Стоунхенджу. Я указал Лидии на курганы, рассказал о погребальных обрядах древних обитателей здешних мест, кстати ввернул названия каких-то племен и историю о каменных глыбах, неизвестно как доставленных издалека для сооружения знаменитых столбов. Вышло сумбурно, но, по-моему, впечатляюще. Всегда удивляюсь, как легко люди верят тому, кто болтает без остановки, но еще больше – собственной потребности в болтовне. Что меня тянет с умным видом говорить о вещах, в которых я ничего не смыслю? Наверное, это вообще беда многих мужчин.
Я продолжал трещать на ухо Лидии о золотых временах, когда каждое лето в Стоунхендже происходил великолепный фестиваль – свободное от запретов празднество, где бесенята лет семи-восьми за умеренную плату обеспечивали желающих ЛСД и прочей дрянью и разъезжали по округе на угнанных у честных граждан машинах.
Стоило мне сбавить скорость, как Джерард воспрял и принялся тормошить пса, твердя ему: «Плохой, плохой мальчик» – таким тоном, чтобы тот безошибочно понял, что на самом деле он очень хороший мальчик.
Таким образом мы проскочили через Девон и Дартмур, где остановились, чтобы дать собаке погоняться за овцами (а точнее, фермерами) и растрясти то, что Джеффри Арчер назвал бы пиршеством за счет Джерарда: порцию яичницы с колбасой, одно печенье, половину французского батона и коробку соевого паштета. В придорожном кафе, к моей радости, меню было неправдоподобно разнообразным и чрезвычайно неполезным, поэтому Джерард не истратил там ни гроша и был вынужден продолжать путешествие на голодный желудок.
Наконец около шести часов вечера мы добрались до кемпинга близ города Пензанс и поставили палатки. Неудобство путешествия с собакой заключается в том, что есть очень мало пансионов, куда пускают с животными, а в тех немногих, куда пускают, заправляют толстые тетки, которые называют собак «собачечками», а детей – «крохотулечками», чего не в состоянии вынести ни одно нормальное живое существо. Поэтому мы решили ночевать в палатках. Самое неприятное, что может грозить вам на площадке для кемпинга, – соседство с компанией малоимущих подростков с орущим магнитофоном или, хуже того, состоятельных подростков с гитарой.
В тот вечер вместо похода в паб мы просто купили пива и просидели до ночи у костра на пляже, в обществе малоприятных хиппи из Израиля. Один из них, высокий парень в майке с надписью «Плохой мальчик», исчез вдвоем с Лидией, не дожидаясь конца посиделок, и не вернулся. Сначала я подумал, не подъехать ли к его сестре, но потом решил не давать Джерарду лишнего повода очернить меня перед Элис. Хоть он и лег спать относительно рано, на такие вещи у него нюх.
Тут, однако, всплывает один любопытный факт. Похоже, у Лидии в то время был новый парень по имени Эрик. По словам сестры израильского хиппи, это первое, что сказала ей Лидия, когда они вместе покупали пиво. Она искренне удивлялась, как при этом Лидия отправилась спать с ее братом, но я объяснил ей, что по английским обычаям во время отпуска любые текущие романы считаются недействительными. Такая свобода нравов моей собеседнице очень приглянулась. Правда, я не в шутку обиделся на Лидию. Почему мне, своему лучшему другу-мужчине, она не сочла нужным доверить то, что выболтала незнакомому человеку за банкой пива?
Только мы выбрались из палаток, я сообщил Джерарду, что Плохой Мальчик обесчестил нашу Лидию. Про Эрика говорить не хотелось: я решил, что это ее личное дело. До выезда со стоянки Джерард молчал, жевал и собирался с духом, а потом наконец спросил:
– Так это было твое первое дорожное приключение?
– Прости, как? – переспросила Лидия.
– Тебе в первый раз снесло башню? – уточнил Джерард.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
– Как оно с обрезанным, а?
Что дало Джерарду право на такие вопросы? Ничто – и все. В кругу моих друзей замыкаться в себе считается дурным тоном. Запретных тем нет; позволительно говорить о чем угодно, если над этим можно посмеяться.
– Мне следовало сообразить, что до кого, до кого, а до тебя дойдет в первую очередь, – вспылила Лидия.
– Причем от того, кто сделал, а не от того, с кем сделали, – отчеканил он, особенно упирая на слово «сделали».
– Да о чем ты, Джерард?
– Ты трахалась с тем типом, вот о чем. Не часто тебе так везет, – противно захихикал он.
– Если я и зашла к нему в палатку, это вовсе не значит, что я с ним трахалась. – Возмущение Лидии было столь искренним, что я усомнился в правоте своих предположений. – И потом, почему обязательно лезть с вопросами ко мне? Неужели трудно спросить кого-нибудь из твоих девушек?
– Так я всегда и поступаю, – ответил Джерард. – Но это – дело долгое и непростое. Я пытаюсь вычислить среднестатистическую девушку.
– Если ты лично принимаешь участие во всех экспериментах, то ждать результата придется еще долго, – заметила Лидия.
– Точно, – согласился Джерард.
– У меня с ним ничего не было. И почему ты думаешь, что раньше я никогда не делала этого с теми, кто прошел обряд обрезания?
Джерард помрачнел. Поскольку сам он считал Лидию уродиной и поскольку сам никогда не стал бы иметь дела с женщиной, которая ему не нравится, даже если сильно пьян и рядом больше никого, то не понимал, как она может возбудить желание в ком-либо еще. В Британии обрезанных мало. Джерард часто рассказывал, как был единственным в классе иудеем, как страдал от насмешек, когда после физкультуры принимал душ, так что, по его мнению, вряд ли Лидии раньше случалось иметь дело с представителями его веры. Сама мысль о том, что она спала с обрезанным, значила: либо он заблуждался насчет ее непривлекательности (а это, по его мнению, невозможно!), либо иудеев в Англии больше, чем он думает. Это последнее было особенно ужасно, поскольку лишало его ощущения собственной уникальности: оказывается, таких, как он, лишенных кожи, полно, просто ему не повезло с ними встретиться, учась в школе! Говоря об утраченной в младенчестве крайней плоти, Джерард часто пользовался выражениями вроде «лишенный кожи», даже «обделенный», хотя я так никогда и не мог понять, чего ему не хватает. Если у тебя никогда этого не было, как можно чувствовать себя обделенным? Но Джерарду удавалось. Впрочем, по-моему, его мировая скорбь по этому поводу была способом сообщить себе душевную глубину на время общения с девушками и потому несколько надуманной.
Это самое общение – сага об удалении крайней плоти, по меткому выражению Лидии, – было делом опасным, но, насколько я понимаю, Джерард играл на собственной открытости, искренности, простодушии и способности смеяться над собой. Он рисковал быть воспринятым как жертва странного и жестокого безумия, но, с другой стороны, из женщин его мало кто забывал. Разумеется, такими методами он пользовался не каждый раз. Козырной картой все же оставалась бессонница.