Элис, однако, требовала шестой стадии опыта, отчего мне, честно говоря, стало страшновато. Никогда прежде я не испытывал сразу такого эмоционального и физического притяжения к одной женщине. Как действовать в таком случае, мне было неизвестно. Мой обычный треп типа «я на службе» сейчас не годился. Я не понимал, как себя вести, и знал, что чутью довериться не могу. Вдруг, если мы займемся любовью, устрою что-нибудь совсем несообразное – ляпну «я тебя люблю», например, или начну гладить ее по волосам и нежно смотреть в глаза, что нормально, – как говорил Фарли, обязательно, – года через два, но в первую ночь, скорее всего, напугает девушку до икоты.
В спальне Элис не было ничего, кроме горы картонных коробок с вещами. Она еще не успела расставить все по местам, и меня обрадовало, что она не из тех девушек, у кого через три минуты после переезда квартиру можно фотографировать для журналов по домашнему убранству.
Я подождал, пока она выйдет из ванной, и пошел сам, робко надеясь, что за это время она успеет раздеться и забраться под одеяло, пока я не вижу. Вообще-то для меня это не проблема, и я бы не упустил случая раззадорить девушку, наблюдая, как она снимает с себя одежду, но, повторяю, с Элис все было по-другому. Я боялся, не будет ли ей неловко, и потому провозился в ванной добрых пять минут, давая ей возможность надеть пижаму – желательно такую же облегающую, как та, в которой я увидел ее впервые. К моему облегчению, когда я вернулся в комнату, Элис уже лежала под простыней спиной ко мне. Я освободился от брюк, носков и рубашки и в одних трусах залез в постель. Под одеялом мы обнялись, но очень скромно. Из вежливости я не рисковал без приглашения коленом раздвинуть ей ноги, а у нее явно были свои причины не переходить границ. Несмотря на жаркую ночь, она была в футболке и пижамных брюках. Мы еще немножко поцеловались, потом она сказала, что завтра ей рано вставать на работу. Было полтретьего ночи, и я чувствовал, что моя жизнь только начинается.
Пока Элис спала, я выглянул в незанавешенное окно, в ночь, в беспросветно-черное небо за оранжевым светом уличного фонаря. Затем повернулся к Элис, приподнял одеяло и посмотрел на нее. Пижама у нее была клетчатая, слава богу, без всяких мишек и овечек. Я тихо рассмеялся, вспомнив, что она сказала тому парню в пабе. Мне хотелось прикоснуться к ней, и я жалел, что не в моей власти в нужный момент остановить время. Остановись оно сейчас, моя жизнь имела бы смысл. Но также я знал: если сейчас оно не остановится, все последующее уже не сравнится с этой минутой.
– Доброй ночи, – сказал я Элис. – Пусть Джерард не тревожит твоего сна. Доброй ночи, моя принцесса.
И повернулся на другой бок. Не забыть написать Эмили в Сноусвилль, послать ее еще дальше, чем она забралась. Даже здесь, рядом с Элис, убирая ей с лица волосы и целуя в лоб, я поздравил себя с удачным каламбуром. Даже не подозревал, насколько я пропитан самодовольством.
Утром, по дороге домой, я напомнил себе позвонить Джерарду и спросить, как дела, но не раньше, чем мы окажемся в Венеции. Выходные я хотел провести под венецианскими звездами, где красота Элис озарит мои ночи, а не в больнице рядом с подключенным к аппаратам Джерардом.
Дома, по телефону поведав Адриану о недобросовестной фирме по изготовлению пластиковых окон – у меня на заметке таковой не наблюдалось, но при необходимости найду, – я подошел к двери в комнату Джерарда. Дверь была заперта, как всегда, когда он уходил или был у себя. Джерард – человек замкнутый и терпеть не может, когда к нему врываются без доклада. Думаю, таким образом он охраняет свою территорию. Я постучал; ответа не последовало. Поскольку ни хрипа, ни храпа из-за двери не доносилось, я заключил, что все в порядке, заварил себе чаю и погрузился в мечты о путешествии в город влюбленных и, надеюсь, любителей необузданных страстей.
12
ЧТЕНИЕ НА СОН ГРЯДУЩИЙ
Я понял, что мы летим дешевым рейсом, потому что стюард, которому мы предъявили посадочные талоны, оказался нормальным мужиком, и это было видно невооруженным глазом.
– Верный знак экономии, – сказал я Элис. – Даже стюарда-гея не могут себе позволить.
– А знаешь, что самых красивых стюардесс направляют обслуживать первый класс? – откликнулась она.
Я посмотрел на наших стюардесс, точнее, на щедрый слой макияжа на их физиономиях.
– И вот что осталось нам.
– Интересно, как это? – игнорируя мой умеренный мужской шовинизм, продолжала Элис. – Тридцать пять стукнет, и тебе говорят: «Мисс МакНейс, с сегодняшнего дня вы работаете с теми, кто в спортивных костюмах. Ваше место наверху, среди пиджаков и перхоти, займет мисс Смит, которой двадцать один».
Старушка рядом с нами никак не могла справиться с замком отделения для ручной клади. Она беспокойно оглядывалась, как потерявшая ребенка героиня немого кино. Пряча раздражение за вежливым «позвольте мне», я взял ее чемоданчик, набитый, судя по весу, радиоактивным плутонием, и сам положил его наверх.
– Только чтобы не упал, – распорядилась старая грымза. Я милостиво улыбнулся и щелкнул замком.
Как только мы заняли свои места, я продолжил тему Элис:
– С футболистами то же самое. Тридцать пять, и шеф говорит: «Благодарю вас за блестящую международную карьеру, за голы в каждой игре и плодотворную работу с молодыми игроками, а теперь пошли на хрен, играйте в дворовой команде».
– Да, – возразила Элис, – но они по крайней мере успевают что-то заработать. Авиакомпании же используют этих женщин в качестве украшения, а когда они перестают таковым быть, увольняют.
Мне это показалось абсолютно логичным, но я решил промолчать. Элис продолжала:
– Футболисты получают хорошие деньги, а большинству этих девушек платят смехотворно мало. Их единственная надежда – выйти замуж за пилота или за какого-нибудь богатого идиота из бизнес-класса.
Я представил, что я – стюардесса и прощаюсь с подругами по работе, потому что выхожу замуж за миллионера.
– Они, по крайней мере, хоть когда-то были красивыми, – сказал я вслух. – Некоторые из нас так всю жизнь и живут в уродстве и нищете.
– «Если б я не видела богатства, то смирилась бы с бедностью», – процитировала Элис строчку из песни.
– Ну да, – хмыкнул я, сдерживаясь, чтобы не указать ей на неточность в цитате.
– Для женщины это вопрос самоидентификации. Когда теряешь внешность, становишься другим человеком.
Не верю, чтобы Элис когда-нибудь утратила свою красоту. По-моему, она из тех редких женщин, которые с возрастом становятся только лучше. За те десять минут, что я ее знаю, она не постарела ни на секунду, а вот одна моя бывшая, Сара Дженкинс, говорила, что отношения со мною отняли у нее десять лет жизни, хотя встречались мы всего месяц.
Я вспомнил передачу об истории конкурса «Мисс Мира». Первое, что меня поразило, в шестидесятых и семидесятых годах они не были даже хорошенькими, – толстые пергидрольные блондинки с чудовищным под ярким светом телевизионных юпитеров макияжем, – но еще хуже то, какими они стали теперь, через двадцать лет. Старые, расплывшиеся тетки.
Я внутренне содрогнулся, вообразив Элис в халате с оборками, с обезображенной частыми родами фигурой. Может, еще и в полосатых носках… Стюардесса попросила нас пристегнуть ремни, и я приготовился к моему любимому моменту – взлету.