– Вот откуда твой выговор, – сказал я.
– И откуда?
– У тебя отец военный – должно быть, вы часто переезжали?
– Да, где мы только не жили.
– Ты говоришь с валлийским акцентом.
– У них паб в Северном Уэльсе, и я жила там с пятнадцати до восемнадцати лет, – ответила Элис.
– Мой отец автомеханик, – сообщил я, хотя она и не спрашивала.
– А мама?
– Бумажки перекладывает, – ответил я, оглядывая катер.
Хорошо, что в этом мы оказались одинаковыми: значит, если наши родители познакомятся, то поймут друг друга. Если при своем пролетарском происхождении ты встречаешься с девушкой, чьи родители принадлежат к среднему классу, – к девушкам из высших классов ты, разумеется, даже близко не подойдешь, – есть вещи, их пониманию недоступные, и это может вызвать трения. Часто средний класс не понимает, что сквернословить дурно; по мнению некоторых, особенно старших, это весело и стильно. Они не понимают, почему вы начинаете есть, как только еда оказалась в тарелке, и что ждать остальных необязательно (чего еде остывать зазря?); не понимают, что можно курить во время еды; что живопись, которая им нравится, похожа на детскую мазню; что комедии с участием трансвеститов отвратительны, а не смешны; что деревянные оконные рамы в их доме давно пора выломать и заменить пластиковыми. Многие из них, особенно мужчины, свято уверены в своем праве беспрепятственно и с видом знатока разглагольствовать на любую тему. До них не доходит, что в рабочей семье право на занудство надо отстаивать с боем.
Хуже всего, когда встречаются отцы, потому что мужчины, особенно пожилые, никогда не говорят друг с другом. Они как-то находят более или менее общую тему и начинают бубнить каждый свое, не переводя дыхания, чтобы не дать собеседнику возможности вставить слово. По моему горькому опыту, разговор между пролетарским папой и папой из среднего класса происходит так:
Средний класс: Дом практически в первоначальном виде, если, конечно, не считать чертова центрального отопления, которое дерьма не стоит с тех самых пор, как нам его установили. Даже цвет стен мы оставили прежний.
Рабочий класс (слегка поморщившись от крепких словечек, – не то чтобы он никогда в жизни их не слышал, но вот так, запросто, не на фабрике и не в пивной – вряд ли): У одного моего приятеля был огромный дом. Конечно, как дети подросли да разбежались, ему несладко пришлось. В результате перебрался в квартиру, доволен. И еще как!
«Еще как» обычно говорится, скрестив руки на груди, тоном «попробуй, скажи, что я не прав».
Средний класс (с кем бы он ни говорил, на самом деле говорит только с самим собой): Особенно я горжусь отделкой потолка: настоящая викторианская.
Присутствие другого человека, притом что-то говорящего, заставляет его невольно повысить голос.
Рабочий класс: Видели бы вы наш дом, когда мы переехали из Сметвика. Ох, развалюха была. Мы выгребли оттуда гору хлама, выломали все. Потолки сделали подвесные. Недорого.
Присутствие другого человека, притом что-то говорящего, заставляет его невольно повысить голос.
Средний класс (еще громче, с явно светскими интонациями, как на собеседовании в гольф-клубе для избранных): А внизу мой маленький секрет. Винный погреб.
Рабочий класс (того громче, тоном, которым в последний раз на футбольном матче 1976 года комментировал решение судьи в пользу «Уолверхэмптон уондерерз»): Пару лет назад мы ездили во Францию. Вот там вино так вино, а? И обернуться туда-обратно можно за один день.
Средний класс (будто отдавая приказ с капитанского мостика своей яхты): Здесь больше сотни бутылок. Вот это – настоящая редкость, оно…
Рабочий класс (уже спокойнее, будто оценивая пятно сухой ржавчины на крыле автомобиля): Вижу, у вас тут много красного. Я красное терпеть не могу. Мне подавай белого, и я буду счастлив, как свинья в дерьме.
И так далее до бесконечности. Вот почему девушку лучше выбирать своего круга. Тогда, по крайней мере, у ваших родителей будет достаточно общего, чтобы спорить по-настоящему.
Все время, пока Элис говорила, меня не оставляло странное ощущение, будто на нас смотрят. Это потому, что на нас и правда смотрели.
Нижеследующие строки читать только мужчинам.
Если ваша подружка действительно очень красива и вы слегка не уверены в прочности ваших отношений, как следует подумайте, прежде чем приглашать ее в Италию. Скажу только, что вы привлекли бы меньше внимания, идя пешком через густонаселенный медведями лес с банкой меда и крича: «Эй, медведи, сюда!»
Итальянцы-северяне, конечно, намного сдержаннее южан, поэтому они ограничивались тем, что пронзительно свистели, вопили «Сiao, bella!» и хвостом таскались за нами. Самым логичным и действенным способом отогнать их я счел обнимать Элис за талию и целовать ее не реже двух раз в секунду, хотя больше мне пригодилась бы добрая кавалерийская сабля. Когда я целовал Элис в четырехсотый раз, дабы защитить ее от пристального взгляда очередного смуглого красавца, в мыслях у меня возникла весьма неприятная картина: пес, задирающий лапу у каждого столба.
– Кажется, ты их слегка смущаешь, – сказал я, кивая на невероятно элегантного господина, который стоял в проходе за три ряда от нас и пожирал Элис глазами. Интересно, пробовал ли хоть один итальянец познакомиться с девушкой, делая вид, будто его интересует не внешность ее, а ум (как часто поступал я в ранней юности). Я сравнил успехи льстецов в прикидах от Гуччи и английских студентов, преющих в пальто позапрошлогодних фасонов, и решил, что, наверное, нет.
– Стараюсь этого не замечать, – ответила Элис, взглянув на того. Он заулыбался, сделал попытку протиснуться к нам мимо грузных немцев с рюкзаками и в футболках с эмблемой «Хард-рок-кафе». Добыть бы для Элис футболку с надписью по-итальянски «Я не одна».
Мне стало почти жаль, что не Джерард поехал с Элис в Венецию: уж он точно реагировал бы на мужское внимание к ней острее, чем я. Привезти такую красавицу в Италию – все равно что позволить английской команде – обладательнице Кубка мира пронести кубок по улицам Мюнхена или Рио-де-Жанейро. Разумеется, делать он ничего не стал бы, заведомо боясь проиграть, но говорил бы без умолку только об этом в течение всей поездки. «Боже, – бормотал бы он в соборе, – вот еще один. Черт побери, ну и нахал» – о не в меру услужливом официанте в пиццерии. «Так их и так, и бармен туда же», – зайдя выпить. «Кошмар какой, только таксистов не хватало», – по пути домой. Закрыть тему он не смог бы, невзирая ни на уговоры, ни на мольбы Элис. А она бы взмолилась обязательно.
Я решил относиться ко всему происходящему с надменным безразличием, как будто вокруг меня, благодаря моим исключительным качествам, вьются тучи потрясающих девушек. Как мне казалось, итальянцы должны это понять. Я, Гарри Чешшири, крестный отец клана Чешшири, лениво откинулся на спинку кресла, зная, что стоит кому-нибудь сделать одно неосторожное движение – и мои молодцы в назидание всем прочим спалят катерок дотла.
– Ты что так развалился? – спросила Элис, которая сосала мороженое, по-прежнему привлекая нездоровое внимание окружающих.
– Изображаю безразличие, – ответил я.
Наверное, англичане потому презирают южан за наглость, что завидуют, но сами так не могут. Когда уроженец Британии пытается вести себя подобным образом, то на всю улицу орет: «Эй, крошка, привет!», как шофер-дальнобойщик из окошка грузовика. Да, собственно, по существу, он и есть шофер-дальнобойщик. Подкрепляющий эти слова жест означает, что прогулку под луной и нежные заверения в любви он хочет пропустить за ненадобностью, предпочитая управиться по-быстрому на заднем сиденье такси. Итальянец своим «Ciao, bella» говорит нечто более возвышенное: что эту женщину он хочет воспеть, окружить заботой, обнять и сказать ей, как она прекрасна, и лишь потом управиться по-быстрому на заднем сиденье «Фиата». Кроме того, для женщины в Италии подвергнуться сексуальным домогательствам – примерно то же, что сфотографироваться с полисменом в Лондоне, посетить квартал красных фонарей в Амстердаме или нарваться на чье-нибудь хамство в Париже; не случись этого, она будет разочарована и обижена.