– Но ты ведь не опустился до оскорблений, правда?
Меня всегда поражал особый дар Лидии улавливать чужие мысли.
– Я написал ей правду, – сказал Джерард, зачем-то прижав ладони к ушам, будто в ожидании удара.
– О боже! – ахнула Лидия.
– Да уж, действительно, – подтвердил я. – Кому чаю?
– Пожалуй, я еще выпью, – сказал Фарли, только что допивший первую чашку.
– И я не откажусь, – сказала Лидия.
– Взгляни на письмо, – попросил Фарли. – Мы бы хотели услышать точку зрения женщины.
Джерард осторожно передал ей письмо на вытянутой руке, будто кусок мяса сидящему в клетке хищнику. Другой рукой отшвырнул тлеющую самокрутку. Лидия покосилась на него. Обычно их ссора начиналась со слов Лидии: «Не кривись так, будто от меня дурно пахнет», а Джерард отвечал, что пахнет от нее и в самом деле дурно – табачным дымом. Тогда Лидия говорила, что он грубиян, а он спрашивал, не грубость ли приходить в чужой дом и отравлять воздух. Надо бы записать этот разговор на кассету и ставить ее, как только кто-нибудь закурит в присутствии убежденного противника курения. А после можно беседовать о чем-нибудь еще.
Лидия надела очки и начала читать.
– При чтении, – напутствовал ее я, – помни, что нужно уметь видеть между строк, дабы понять, как он на самом деле тонко чувствует и как нежен к ней. У мужчин трудности с выражением чувств, об этом даже в книжках пишут.
– Не знаю, не знаю. По-моему, с выражением гнева у него никаких трудностей нет, – дочитав первую фразу, возразила Лидия.
– Ну, это мы можем, – заверил я.
– Да-а, – неопределенно протянула она и стала читать дальше.
Лидия хмыкала, ахала и охала на протяжении трех страниц письма, прежде чем наконец высказалась членораздельно:
– А тебе не приходило в голову обратиться в службу знакомств?
Джерард, видимо, обиделся, но, не успел он ответить, вмешался Фарли, который искал по всей кухне ручку, чтобы заполнить кроссворд.
– Нет уж, лучше не надо.
– Почему? – удивилась Лидия. – Там многим помогают, особенно занятым людям, которым искать знакомств некогда.
«Интересно, – подумал я, – а сама-то она пробовала?»
– Ты не замечала, что эти занятые люди, как правило, страшней войны? Вероятно, от слишком напряженной работы прибавляют по двадцать кило в весе и покрываются прыщами.
Ручку Фарли нашел и теперь, грызя колпачок, согнулся над кроссвордом.
– Какой ты циничный.
– Вовсе нет. Идея знакомства по объявлению совершенно неестественна.
– Что ты имеешь в виду? – вскинулся Джерард, которому, по моему мнению, противопоказаны свидания вслепую с кем бы то ни было, кроме настоящих слепых и желательно (для их же собственного блага) глухих. – Конечно, она несколько надуманна, но совершенно неестественна – это уж слишком.
– Нет, – отрезал Фарли. – Она противоречит теории Дарвина. В природе право на продолжение рода имеет только сильнейший, в этом смысл естественного отбора. А брачные агентства работают со слабыми, необаятельными, глупыми, некрасивыми и толстыми. Если так дальше пойдет, то мы станем нацией неудачников, повернем эволюцию вспять, и государством будут управлять дети, которых обижали в школе. Этак мы докатимся до хаоса и разрухи.
Я решил, что пора переводить разговор, и спросил Лидию:
– Ну, как тебе письмо?
В ее голосе сквозило явное облегчение: как видно, тему свиданий ей развивать не хотелось.
– Говорит, что любит ее, – это хорошо; вспоминает, как они вдвоем ходили в кино, – тоже нормально. Но того места, где говорится о распутстве, я не поняла.
– Как-как? – хором спросили мы с Фарли.
– Он называет ее распутницей. Она точно поймет, что это такое?
– По контексту поймет, – мрачно сказал Джерард.
– Нам он этого вслух не читал. А какой контекст? – спросил Фарли.
– Дебоширка, гулящая, блудница, уличная женщина, дешевка, продажная тварь, девочка по вызову, Иезавель, ночная бабочка, похотливая дрянь, Мессалина, Далила, содержанка, сожительница, проститутка, развратница, шлюха, распутница.
– Что так мало? – спросил Фарли с сарказмом.
– Из дешевого толкового словаря больше не наберешь, – пояснил Джерард.
Лидия отложила письмо, сняла очки, сделала самое доброе лицо из разряда «давай побеседуем об этом», от одного вида которого кровь свертывается в жилах.
– Нельзя рассчитывать, что найдешь нужные чувства в словаре, – сказала она, и мне тут же стало любопытно, где еще их искать, если родители нас так ничем и не наделили.
– Письмо порви. Сосредоточься на том, что чувствует сейчас она, а не ты сам, – распорядилась Лидия.
– У нее-то все в ажуре, верно? – огрызнулся Джерард, как будто Пола наслаждалась жизнью исключительно назло ему. – У нее есть горячо любимый человек, уютная квартирка, интересная работа. Все у нее, у дряни, хорошо.
– Как же ты тогда собираешься вернуть ее? Она уже год встречается с человеком, который ей нравится, ты обращался с ней хуже некуда, так зачем ей к тебе возвращаться? – недоуменно спросила Лидия.
– Она должна вернуться, потому что виновата передо мной. Она давала обещания, говорила, что любит. Я никому ничего не обещал и ничьих сердец не разбивал.
Надо же, поразился я, значит, отсутствие обязательств перед женщиной, которую клятвенно признавал своей единственной любовью, Джерард выставляет как достоинство?
Лидия вытряхнула пепельницу в мусорное ведро (точнее, осторожно ссыпала окурки и пепел на вершину торчащего из ведра мусорного Эвереста). Разумеется, выносить мусор я не собирался, очередь была не моя, но и Джерард не собирался, ибо тоже был уверен, что очередь не его. Конечно, он был не прав.
Лидия сняла с подошвы что-то липкое.
– Ты так и не сказал ей, что любишь ее. Как, по-твоему, это на нее подействовало?
– Тогда я этого не понимал.
– Мало ли что не понимал. Надо было сказать, – не отрываясь от газеты, заметил Фарли. – Не подумайте, что я несерьезно отношусь к словам, но по прошествии определенного времени этого требует простая вежливость. Все равно что поблагодарить за внимание.
И перевернул страницу.
– Для тебя – может быть. Дело в том – я много об этом думал, – что сердце отдаешь лишь однажды. Я понял, хоть и слишком поздно: она мой идеал, женщина моей мечты. Я пытался забыть, целый год честно пытался – и не могу. Она создана для меня. Если такое уже с тобой случилось, заводить новые романы бессмысленно. Все они будут отравлены сознанием того, что когда-то ты был совершенно счастлив. Я хотел бы вернуть это, но знаю, нельзя.
Джерард с грустью почесал затылок и обвел взглядом комнату, не встретившись ни с кем глазами.
– Джерард, у тебя больной вид, – сказала Лидия. Действительно, вид у него был неважный: бледное лицо, казавшееся еще бледнее по контрасту с черными волосами, приобрело восковой оттенок, какого я не видел с того дня, когда мы перекатались на аттракционах в луна-парке.
– Эмоциональная дурнота, – пояснил Фарли. – Вызвана возней в закоулках смятенных чувств. Особенно губительна для тех, кто не привык к дальним путешествиям в эти края.
– Я в порядке. Она, гм… ну, она просто понимала меня, – откликнулся Джерард, отвечая на никем не заданный вопрос.
– А потом бросила. – Мне показалось полезным освежить в его памяти факты.
– Хуже супруги, которая тебя не понимает, только одно: супруга понимающая, – изрек Фарли, дошедший тем временем до спортивной страницы.
Лидия, несмотря на грозившие захлестнуть ее с головой волны нашего ребячества, не отставала:
– Она понимала тебя – что именно? Твои страхи? Твои надежды?
Джерард заметно позеленел. Распинаться на столь щекотливую тему так долго было ему явно не по нутру.
– Да, она понимала мои страхи. Пожалуй, что так.
Фарли поднял глаза от футбольного обозрения.
– А какие у тебя страхи?
– Ну, наверное, как у всех.
– Например?
– Страх одиночества.
– Отлично сказано: «Я хочу, чтобы ты вернулась, потому что мне одиноко». Освободить ей полку в кухонном шкафу? – спросил я самым серьезным тоном.