– Он заразил меня герпесом, – сказала она и, поймав мой тревожный взгляд, торопливо добавила: – Не бойся, сейчас у меня обострений нет.
– Ну и слава богу, – ни к кому не обращаясь, повторил я, драя мочалкой спину.
Выйдя из душа, снова позвонил Элис. На сей раз у нее сработал автоответчик. Следовательно, Элис ушла на работу, а Джерард, вероятно, едет домой. Я взглянул на часы: половина девятого. Набрал рабочий номер Элис, но ее еще не было. Оставить сообщение на автоответчике секретарши я не мог, поскольку не знал, что сказать.
«Просто хотел спросить, спала ли ты с моим лучшим другом» – текст, для автоответчика малопригодный. Такие вопросы надлежит писать губной помадой на зеркале или царапать на клочке бумаги, прикнопленном к входной двери. Прослушивать их в записи, за утренней газетой и кофе с рогаликом, не годится.
Как я уже говорил, из чувства мести я, разумеется, хотел насолить Джерарду, но в глубине души желал кончить дело миром. Все-таки он единственный из моих друзей, с кем я общаюсь регулярно. Фарли уже нет, любимой девушки, чтобы согревала меня долгими зимними ночами, – тоже; за вычетом собутыльников так никого и не остается. Сохранить дружбу с Джерардом было важно и для души, и из практических соображений.
Я заварил чай и прошелся по кухне, обращаясь к собаке, будто к младшему по званию на военном совете:
– Дать ли врагу шанс достойной капитуляции, мой четвероногий лейтенант, или никакой пощады?
В этот момент щелкнул замок, и в прихожую ввалился Джерард. Первым делом он включил автоответчик и прослушал сообщение своей мамы. Та говорила, чтобы он пришел на какое-то собрание «Друзей Израиля», но, по-моему, старалась зря. Пока Джерард жил с родителями, мама с завидным постоянством опустошала его копилку и посылала награбленное в израильские больницы. Поэтому, хоть Джерард и еврей, Израиль для него не вновь обретенная земля предков, а утраченные радости детства – некупленная роликовая доска, например. Благодарственные письма, похоже, были для него слабым утешением.
Я подождал, пока он зайдет в кухню, и ничего не сказал, когда он вздрогнул при виде меня, будто заметил на своей кровати чужую кошку.
– Ты не на работе? – буркнул он, включая чайник.
– Нам с тобой надо поговорить об Элис, – сказал я, демонстрируя виртуозное умение утверждать очевидные вещи. Объяснять, что вопрос о работе отныне и навеки снят с повестки дня, я не стал.
– Не о чем тут говорить, – возразил он, демонстрируя виртуозное умение игнорировать неприятные истины.
– Ты спал с ней?
– Да, я с ней спал.
Голос выдал его. В своем стремлении всегда говорить правду и ничего, кроме правды, Джерард частенько себе вредит.
– Но больше ничего не было?
– Могло и быть.
Вот именно. Когда Джерард говорит «могло и быть», то потом обычно добавляет: «если бы да кабы». Он необыкновенно взрослый. И я понял, что ничего страшного не произошло.
– Ты с ней не спал.
Он пожал плечами.
– Все равно я узнаю, как только с ней поговорю.
Джерард оскалился, вытянул губы трубочкой, замахнулся на меня обеими руками. На его лице застыла свирепая гримаса, будто он трубил атаку в невидимый горн.
– Я просил тебя ей не звонить, – воинственно заявил он.
– А я просил тебя пойти на хрен.
– Правильно, – кивнул Джерард. – Проиграл, а теперь хамишь.
– Кто проиграл? Я проиграл? Молчи лучше.
– На твоем месте я пригрозил бы мне физической расправой, – скрестив руки на груди, сказал Джерард.
– Ага, струсил, – кивнул я и вскинул руку, будто для удара.
Это разрядило напряжение, и мы оба рассмеялись. А потом зазвонил телефон.
Я был на добрых три метра ближе, но пришлось сначала для верности толкнуть Джерарда в грудь и свалить на пол.
– Частные детективы Чешир и Росс, – отчеканил я в трубку таким тоном, будто ничто на свете меня не волнует.
– Привет, милый, это я, – сказал голос Элис. – Милый, – повторила она. – Милый.
– Привет, Элис, вот так сюрприз.
В кухне орал, якобы от боли, Джерард. Я хотел расспросить Элис о проведенной с ним ночи, но понимал, что умнее будет ни о чем не спрашивать, а подождать, пока скажет сама. Нет ничего хуже ревнивого мужчины – по крайней мере, для психически здоровой женщины.
– Просто хотела услышать твой голос, убедиться, что все в порядке. Насчет денег новость потрясающая.
Я сообщил ей, что уже оставил задаток за «Ягуар» и в пятницу оформлю покупку.
– Кажется, ты мне что-то сломал, – ревел Джерард. Я немедленно представил себе, как сталкиваю его с самого высокого трамплина.
– Ух ты, здорово, – обрадовалась Элис. – Можем поехать куда-нибудь на выходные.
– Море ждет, дорогая.
– Так у тебя все хорошо?
– А что мне сделается?
Я до сих пор чувствовал во рту слабый привкус мыла, но это могло быть и после душа. Почему она так беспокоится, в порядке ли я? Я ведь на здоровье не жаловался?
– А Джерард не объявлялся?
Я сказал, что он дома.
– Ты знаешь, он ночевал у меня?
– Да, – ответил я, постаравшись, чтобы это прозвучало как – «ну и что?», хотя подумал совсем другое.
– Ничего не было, – продолжала она. Я подпрыгнул.
– У меня действительно что-то сломано.
Не знай я Джерарда, решил бы, что он плачет.
– Элис, ты вольна проводить свое свободное время как угодно, – заявил я, радуясь, что не придется брать с Джерарда слово никогда больше с нею не видеться. Я умирал от нетерпения узнать, почему он остался, но знал, как важно казаться сдержанным и хладнокровным по сравнению с ним. Между прочим, это вовсе не трудно, ибо по сравнению с Джерардом Сталин просто ангел с крылышками.
– Замечательно, – сказала Элис. – Так, значит, увидимся в субботу?
Я сказал «да», и мы решили поехать к морю.
– Как приятно, что ты не передумал насчет нас.
– Я никогда не передумаю.
– На помощь, у меня перелом! – вопил из кухни Джерард. – У ме… Пшел вон!
Видимо, это пес облизывал ему лицо.
– Мне надо идти, помочь Джерарду на кухне.
– Ух ты, да у вас большие перемены, – заметила Элис.
Мы попрощались, и я вернулся в кухню, заботиться о пострадавшем друге. Под заботой я подразумеваю продолжение ссоры. Хотя беспокоился я напрасно. Конец телефонного разговора чудесным образом исцелил его увечье. Он резво вскочил, стряхнул с себя пса и протиснулся мимо меня к телефону.
Я слышал, как он передает что-то Элис через секретаршу, поминутно повторяя слово «срочно». Само сообщение заняло минут пять. Затем он швырнул трубку на пол и, как впоследствии выяснилось, разбил ее.
Я снова поставил чайник и принялся листать старые газеты, как вдруг заметил на столе фотоальбом. Из любопытства я взял его, раскрыл и обомлел: на меня смотрела моя собственная физиономия. Надо сказать, что есть некая граница, за которой фотография перестает быть беспристрастной и превращается в откровенную насмешку над оригиналом. Это я и увидел на первой странице альбома. Такие снимки получаются, когда вас застают врасплох и щелкают фотоаппаратом прямо у вас перед носом. Должно быть, меня сняли на вечеринке, где я отплясывал намного дольше, чем позволительно человеку моих лет. Вспышка высветила каждую морщинку, каждое пятнышко на коже, а вместо элегантной трехдневной небритости на толстой, красной роже вперемешку топорщились неопрятные темные и светлые щетинки.
Под этим отталкивающим зрелищем красовалась аккуратно набранная подпись: «Гарри Чешир. Герой-любовник?» Дрожащей рукой я перевернул страницу и наткнулся на коллаж, тщательно составленный из журнальных вырезок. Все материалы были взяты из отдела «Жены читателей» джазовых журналов, которые выписывал я.
Голая бабища лет пятидесяти, весом центнера в полтора, сидела на фоне каких-то мятых драпировок. Она ела банан и зазывно смотрела в объектив. Это я могу сказать точно, хотя глаза у фотомодели были выцарапаны: должно быть, ее муж, или друг, или еще кто-то пытался таким образом сделать ее неузнаваемой.
Внизу тем же аккуратным шрифтом значилось: «Порнографическая открытка, найденная на полу в спальне Гарри в июне 1999 года». Далее шли еще две подборки из отделов «Жены читателей» давно завалявшихся у меня мужских журнальчиков. Вот это было уже подло. Джерард прекрасно знает, что те страницы я даже не открывал, разве только из любопытства, потому что меня от них тошнит. Будь в киоске журналы без отдела «Жены читателей», я покупал бы их, но в спешке схватил первое, что попало под руку. Как ловец жемчуга: сделать глубокий вдох, нырнуть и схватить первое, что придется. Времени на раздумья нет.