– Простите, я… – Он заикался, не желая повторять за мной слово в слово: – Я все выдумал, это неправда, этот человек невиновен. И собака тоже. Особенно собака.
Беда заключалась в том, что обвинительный акт он не читал. Мне действительно вменили нанесение телесных повреждений, но этим не обошлось. Кроме того, я держал дома опасную для окружающих собаку, чья порода входила в список особо опасных. Поскольку Джерард в свое время внимательно следил за делом кокер-спаниеля Труди, приговоренного к высшей мере наказания за брошенный на почтальона печальный взгляд, то, разумеется, сознавал, чем может обернуться для старины Рекса, если его заочно подвергнут суду и объявят виновным. Разумеется, Джерард мог сказать, что собака его не кусала, а глаз подбил я, но это требует живости мысли, несвойственной таким, как я и он. Ну и, конечно, продолжай он упорствовать в обвинениях, я, смолоду наученный полицейскими сериалами, знал, как поступать с теми, кто меняет свои показания наполовину. «Он сознался в одной лжи, как же верить остальным его словам?» – вот на что надо упирать.
Главный из трех судей, средних лет добряк с манерами чувствительного педераста, снял забавные очки с полукруглыми стеклами – такие носят люди, которых беспокоит, что их не принимают всерьез, – и долгим взглядом посмотрел на Джерарда.
– То есть вы говорите, что лгали, когда выдвигали данные обвинения против ответчика? Так следует понимать ваши слова?
– М-м, – глухо промычал Джерард.
– Что?
– Да.
Он уже запустил обе руки под футболку и яростно расчесывал грудь.
Судья зашептался с двумя другими. Я стоял у своей скамьи, сдерживая эмоции. Если б я носил очки, то сейчас мог бы небрежно протирать их. Но я лишь вытянул губы трубочкой, будто для свиста, и подмигнул Джерарду.
Судья обратился к цивилизованному и остроумному полицейскому, который все же выглядел серьезнее, чем в тот день, когда конвоировал меня в участок:
– Констебль, арестуйте этого человека за трату вашего служебного времени. Нет, погодите, у меня есть идея получше.
И повернулся к Джерарду:
– Я решительно возражаю против той ерунды, с которой вы пришли в суд. Пустая трата денег налогоплательщиков. – Платить налоги не любит никто, но для представителя закона, как видно, это было особым мучением, сравнимым для нас разве что с каторжными работами. – Я обвиняю вас в неуважении к суду и, видимо, не имею иного выхода, чем в назидание прочим заключить вас под стражу.
– То есть в тюрьму, – шепнул я (вдруг Джерард не разобрался со словом «заключить»). Хотя, вообще-то, у него университетский диплом. Меня потрясло, что его решили посадить, и было немного страшно, как подействует на него тюрьма. Впрочем, наряду с этими благородными мыслями думалось и другое: «Победа, полная и окончательная».
Джерард топтался рядом с видом мальчика, объевшегося именинным пирогом. Я справился с искушением гаркнуть: «Подбери мыло, белый парень». Между тем судья принес мне извинения за беспокойство и напрасный вызов в суд.
– О, что вы, ваша честь, – возразил я, – мне было очень приятно. Честное слово.
17
НЕКРАСИВО
Должен заметить: мало что в жизни доставило мне столько удовольствия, как визиты к Джерарду в тюрьму. Я не раз упрашивал Элис составить мне компанию, но она не соглашалась, мотивируя отказ тем, что сидеть ему всего две недели, и, если мы заявимся к нему вдвоем, это явно не сделает его счастливее.
– Подумай, – возражал я, – ведь это сделает меня счастливее вдвое!
Но Элис была тверда.
Брикстонская кутузка – приличных размеров тюрьма Викторианской эпохи, когда наказание считалось не в пример важнее исправления. Впрочем, в нынешних исправительных учреждениях важнее всего наличие свободного места для отбросов современного цивилизованного общества.
Таких, как Джерард, сюда обычно не отправляли – для мелких правонарушителей из среднего класса условия здесь неподходящие, – но, поскольку срок ему дали ничтожно малый, девать его было просто некуда. Так Джерард оказался в тюрьме по месту жительства, в компании уличных грабителей, наркоторговцев, квартирных воров, мальчиков по вызову и сутенеров. Когда я увидел его в большой комнате для свиданий (точь-в-точь как по телевизору), он держался просто замечательно, вот только волосы у него были грязноваты. Я забеспокоился, те ли средства по уходу выдают ему в тюремной парикмахерской, но он лишь поджал губы и буркнул:
– Две недели вполне можно обойтись без душа.
Странно: то ли дело в грязи, то ли ум Джерарда занимали какие-то важные мысли, но чесаться он, кажется, перестал.
– Ну что, – спросил я, – ночью тебя никто не согревает?
– Никто, – отрезал Джерард. – И вообще по сравнению с тобой мои сокамерники – люди прекрасно воспитанные.
– Знал бы, что ты будешь злиться, не пришел бы, – сказал я, имея в виду совершенно противоположное.
– Они опрятнее тебя, – продолжал он, пропустив мою колкость мимо ушей. – Я сижу с парнем, осужденным за вымогательство с угрозами, и с поджигателем, и они оба опрятнее, чем ты.
– Значит, с Элис ты не ужился бы, – проронил я. – Она тоже неряха.
– Уверен, я смогу ее изменить.
– Великолепная основа для прочных отношений, – заметил я.
– М-м-м, – тупо промычал Джерард, видимо, начиная понимать, что Элис он упустил. Теперь я носил в бумажнике ее фотографию – точнее, нашу с ней общую фотографию на вапоретто в Венеции.
Я огляделся. Несколько человек показались мне вполне нормальными, но в основном – опустившиеся придурки, которых я повидал достаточно, пока сидел без работы. Некоторые из них поражали странной телесной мощью – не гармоничной мускулатурой культуристов, но несоразмерностью, граничащей с уродством: мощная шея или непомерно широкие плечи при щуплой, чахлой грудной клетке. У одного мышцы бугрились только с одной стороны лица, придавая ему вид жертвы внезапного паралича. Но хуже всего в этой комнате был запах. Как будто что-то протухло; впрочем, по-моему, так оно и было.
– Наверное, за неуважение к суду здесь особого почета не дождешься? – спросил я.
– Будешь удивлен. Любой конфликт с судом или мусорами здесь приветствуется.
«Мусора», сказал он. Отсидел всего неделю, и уже «мусора». Обычное для Джерарда определение стражей порядка – «свиньи», как называют их все, кого они по соображениям политики или моды (что то же самое) сильно раздражают. «Мусора» или «легавые» – жаргон профессиональных преступников. Возможно, Джерард решил выйти из криминальной академии, именуемой тюрьмой, преступным авторитетом. Впрочем, вымогательство и поджоги, по-моему, все-таки не его кусок хлеба.
Тут я перехватил чей-то взгляд за два-три стола от нас. Там сидел жилистый, нервный тип с вытатуированной под глазом слезой. Ему определенно надоело общаться с женой и кучей детишек (полагаю, то была его жена; есть у криминальных элементов сентиментальная тяга к браку), и он решил прицепиться к Джерарду.
– Эй, принцесса, – крикнул он, – кто твой дружок?
У меня мелькнула мысль послать ему воздушный поцелуй, чтобы подтвердить его подозрения относительно Джерарда, но я испугался последствий, причем даже не для себя, а для Джерарда, что было куда серьезнее, ибо в отличие от меня скрыться ему было некуда.
– Принцесса? – переспросил я его. – Хорошее имечко.
– Катись-ка ты домой, Гарри, а? Отвали.
– Да, – согласился я. – Так и сделаю.
Безусловно, нам с Принцессой предстояло как-то восстановить добрососедские отношения. Поэтому предложение Лидии в качестве сюрприза устроить для него праздничный ужин в честь возвращения домой после двухнедельной отсидки очень мне понравилось. Это было особенно кстати, учитывая, что с Эриком мы так и не познакомились ввиду непредвиденного пребывания Принцессы на казенном обеспечении. Кроме того, я решил, что время для знакомства Принцессы с дизайнером Эриком, женихом Лидии, выбрано нами вполне удачно: в его присутствии мы вряд ли сцепимся всерьез.
Единственная загвоздка с сюрпризом оказалась в том, что Принцессу – с этого момента я снова буду называть его Джерардом – выпустили несколько раньше, чем мы рассчитывали, и в результате ужин готовил он сам. Расположение духа у него было самое счастливое; вероятно, сказывалось благотворное действие выхода на волю.