— Не в этом дело, Сента, — говорил он, — это здесь ни при чем.
Она лихорадочно продолжала, будто он ничего не сказал:
— Именно поэтому полиция так и не вышла на меня. Потому что они не знали. Даже не знали, что я была с ним знакома. Разве это не доказательство? Разве нет?
Что же это за женщина, если она считает, что мужчину больше волнуют ее сексуальные похождения, чем совершенное убийство?
— Сента, — сказал Филипп, — я не брошу тебя не увидев, ни в коем случае. Я обещаю. Это было бы трусливо. Обещаю, что не поступлю так. Мы встретимся и покончим с этим.
— Филипп, а если я скажу, что не совершала этого, что я все выдумала?
— Сента, я же знаю, что ты врешь только по мелочам.
Больше она не звонила. Несколько часов Филипп лежал и не мог уснуть. Кроме всего прочего, ему не хватало ее физического присутствия, но, когда он подумал, что занимался любовью с кем-то, кто хладнокровно убил человека, когда сформулировал это, ему пришлось встать и пойти в уборную: тошнило. А если она покончит с собой? Филипп вдруг подумал, что не удивился бы совершенно, предложи ему Сента двойное самоубийство. Это в ее духе. Умереть вместе, рука об руку уйти в какую-то великолепную загробную жизнь, как Арес и Афродита, бессмертные в белых одеждах…
На следующий день вернулась хорошая погода. Филиппа разбудил ранний жаркий солнечный свет, яркой полоской упавший на подушку из окна, на котором не были задернуты шторы. На вытянутой руке Флоры сидел воробей. На траве блестела обильная роса и лежали длинные густо-синие тени. Это был сон, подумал Филипп, мне все приснилось. Флора всегда стояла здесь, она никогда не переезжала к другим владельцам, не стояла в чужих садах. Фи не выходила замуж и здесь по-прежнему живет. Я никогда не встречал Сенту. Убийств не было, они мне приснились. Сента мне приснилась.
Пришла женщина по фамилии Мурхэд, чтобы делать химическую завивку. Это первая химия у Кристин за последние несколько недель. Запах тухлых яиц, проникающий всюду, вонь, из-за которой невозможно позавтракать, вызвала в памяти прошлые дни, времена до Сенты, и помогла поддерживать иллюзию. Филипп заварил чай и передал чашки миссис Мурхэд и Кристин, которая заметила, какое это удовольствие для двух старушек, когда о них заботится молодой мужчина. Миссис Мурхэд обиделась, и Филипп знал, что, уходя, она скажет Кристин, что не дает хозяевам чаевые из принципа.
Спустилась Черил. Так рано она не вставала уже несколько месяцев. Она сидела за столом на кухне и пила чай. Филипп чувствовал, что сестра хочет остаться с ним наедине и попросить денег. Он ускользнул прежде, чем у нее появилась такая возможность.
Сегодня машину нужно отвезти в автосервис, чтобы установили магнитолу. Филипп оставил ее там, и ему пообещали, что машина будет готова к трем. По пути в главный офис он купил газету. Вечерняя газета только-только вышла, заголовок на первой полосе сообщал о человеке, которого обвиняют в убийстве Джона Крусифера. Филипп шел по улице и читал. В статье были лишь голые факты. Предполагаемый убийца — родной племянник Крусифера, безработный сварщик, двадцатипятилетний Тревор Крусифер.
У Филиппа появилось необычное, странное чувство, будто он окончательно, полностью оправдан. Человека убил не он, и это известно. Об этом знают чиновники и власти. Словно и не было его глупого необдуманного признания. Казалось, с него абсолютно сняли вину — сделали то, что ему самому, пусть и знающему о своей невиновности, было не под силу. А если он раскроет газету и прочтет, что настоящего убийцу Гарольда Майерсона тоже нашли? Поймет, что и причастность Сенты мнимая, а все, что она рассказывала, лишь цепь совпадений и параллельных событий?
Рой сидел в своем кабинете, выключив кондиционер и открыв окна. Ему передали от управляющего письмо. Оно было от миссис Райпл, перечислявшей семь различных дефектов, которые она обнаружила в своей новой ванной.
— У меня до трех не будет машины, — сказал Филипп.
— Тогда возьми мою.
Рой объяснил, что ключи в кармане его пиджака, а пиджак в комнате Люси. Когда Филипп зашел туда, зазвонил телефон. Люси не было на месте, и он взял трубку. Голос на другом конце провода спросил, придет ли сегодня мистер Уордман.
— Филипп Уордман слушает.
— А, доброе утро, мистер Уордман. Я — офицер полиции, сержант Гейтс. Отдел уголовного розыска.
Они предложили приехать к нему домой или на работу, но Филипп ответил, вполне искренне, что в любом случае ему нужно ехать в Чигвелл. Гейтс дал ему понять, в чем дело. Филипп думал об этом, пробираясь на машине Роя через еле двигающиеся заторы на восточной окраине Лондона.
— Мы наводим справки о пропавшей статуе, мистер Уордман. По большому счету, об украденной статуе.
Какие-то секунды он был в ужасе, не в силах произнести ни слова. Но Гейтс не угрожал, ни в чем не обвинял. Он говорил с Филиппом как с потенциально полезным свидетелем, как с одним из тех, кто искренне помогает полиции в расследованиях. Филипп несколько раз был в том районе — разве это не факт? В районе Чигвелл-роу (вот в чем дело) — именно там пропала статуя. Они могут приехать поговорить с ним, или, может, он нашел бы время заехать к ним и ответить на несколько вопросов…
Светило солнце. Сидя за рулем машины Роя и опустив стекло, Филипп убеждал себя, что им действительно нужно только одно — чтобы он сообщил, не заметил ли он в окрестностях подозрительных лиц. Неожиданно ему пришло на ум, что Флора, возможно, ценная, очень ценная статуя. От этой мысли его бросило в дрожь. Он вспомнил, как украл ее. Но они не знают, не могут знать.
Гейтс был не один, а с человеком, который представился инспектором уголовной полиции. Филипп подумал, что это слишком высокий чин для расследования кражи садовой скульптуры. Инспектора звали Моррис. Он заговорил:
— Мы пригласили вас вследствие довольно интересного совпадения. Насколько я понимаю, ваша младшая сестра попала в неприятную историю, так?
Филипп кивнул. Он был сбит с толку. Почему они не спрашивают о Чигвелле, о районе миссис Райпл?
— Я говорю с вами очень откровенно, мистер Уордман, возможно, откровеннее, чем, как вы привыкли думать, бывают полицейские. Я лично не люблю секретов. В вашем доме производила обыск офицер, которая видела в саду одна статую. Офицер, предварительно ознакомившись в компьютерной сети городской полиции с описанием исчезнувшей статуи, очень тонко обнаружила связь между той, что пропала из сада миссис Майерсон, и той, что у вас в саду.
— Значит, она дорого стоит? — выдавил из себя Филипп.
— Она?
— Извините, я имел в виду статую. Это ценная вещь?
Гейтс ответил:
— Покойный муж миссис Майерсон заплатил за нее на аукционе восемнадцать фунтов. Не знаю, считаете ли вы это ценным. Думаю, это вопрос личных критериев.
Филипп собирался сказать, что ничего не понимает, но внезапно понял все. Дело не в стоимости Флоры. Они знали, что он украл статую. Офицер полиции увидела ее, когда привезла Черил домой, узнала по отколотой мочке уха и зеленому пятну. Оба полицейских смотрели на него, и он отвечал им немигающим взглядом. Все бессмысленно. Если он будет отрицать, они могут обвинить несчастную Черил. Он не мог понять, почему они не обвинили сестру, если уж на то пошло, в нынешних обстоятельствах естественно было бы подумать на нее.
— Хорошо, я взял статую. Если хотите, украл. Но я же полагал — как оказалось, ошибочно, — что у меня есть на нее некое право. Вы… — силы покидали его, он попытался прокашляться, — вы собираетесь обвинить меня в краже?
— Это ваша главная забота, мистер Уордман? — спросил Гейтс.
Вопрос был неясный. Филипп перефразировал его:
— Меня будут преследовать в уголовном порядке?
Не получив ответа, он спросил, хотят ли они, чтобы он дал показания.
Было странно, что они сами, видимо, только что это уловили, словно никогда об этом сами не думали, словно Филипп подбросил им великолепную свежую идею. Его показания вбивала на пишущей машинке девушка, офицер полиции, а может, и нет. Филипп говорил правду, и эта правда, произносимая вслух, звучала неправдоподобно. Закончив, он сел и посмотрел на них, двоих полицейских и девушку, которая, возможно, тоже офицер полиции, и стал ждать слов, которые знал по детективам: «Вы вправе хранить молчание…»