Вешая пиджак, он услышал из кухни женский голос: «Ах, Кристин, вы поцарапали мне ухо!»
Кристин не была хорошей парикмахершей, и вечно случалось что-то подобное. Иногда Филиппу снились кошмары, в которых клиент, подавший иск за сожженную кожу головы или даже лысину, демонстрировал ее (или, в данном случае, изуродованное ухо) суду. Пока, правда, в суд никто не подавал. Кристин стригла очень дешево, составляя серьезную конкуренцию салону красоты на Хай-роуд. Вот почему к ней приходили клиентки: домохозяйки из Глэдстоун-Парка, продавщицы и секретарши, работающие на полставки, бережливые и прижимистые, ищущие, как и она, на чем бы еще сэкономить. О какой цене на воду или электричество можно было говорить, когда мать всегда (даже без нужды) жгла газовые горелки?! А все эти муссы, гели, увлажняющие спреи? Филипп сомневался, что мать сейчас обеспеченнее, чем была бы, если бы осталась «женщиной, у которой есть свободное время», как она раньше себя называла.
Он дал матери пять минут. Этого достаточно, чтобы Кристин поняла, что сын уже дома. Фи куда-то ушла, наверное к Дарену, а Черил была в ванной. Оттуда доносились звуки радио и льющейся воды. Филипп открыл дверь на кухню и кашлянул. Но его никто не услышал: был включен фен. Филипп сразу же посмотрел на голову клиентки, на мочку уха, к которой был прилеплен кусок окровавленной ваты.
— Надеюсь, миссис Мурхэд, вы не откажетесь выпить с нами чаю? — спросила Кристин.
Этот чай с сахаром и пирожные были еще одной тратой, приходившейся на те четыре с половиной фунта, которые мать получала за стрижку, мытье головы и сушку. Ужасно, думал Филипп, какие жалкие мысли… Ведь он тоже виноват, как и Кристин, и, не будь он так осторожен, мог бы предложить этой чертовой клиентке бокал хереса из их потайного запаса. Он сам с удовольствием выпил бы шерри, но пришлось довольствоваться чаем.
— Как прошел день, дорогой? Чем ты занимался? — была у Кристин черта сродни бестактности: с самыми добрыми намерениями она говорила то, чего не следовало бы. — Для нас, старушек это такое удовольствие — поболтать с мужчиной. Правда, миссис Мурхэд?
Филипп посмотрел на клиентку, светловолосую накрашенную женщину с плотно сжатыми губами, воображающую, что она еще молода, держащуюся прямо. Он быстро рассказал о доме, куда сегодня ездил, о том, что хозяевам предложено сделать из спальни ванную комнату, о цветовой гамме. Чайник закипел и стал плеваться брызгами, на нем запрыгала крышка. Филипп положил еще один пакетик чая, хотя знал, как Кристин тревожат расходы.
— Филипп, а где это? Наверное, славное место.
— Ну, где-то около Чигвелла.
— Они собираются делать вторую ванную, да, дорогой?
Он кивнул, передал чашку с чаем клиентке, а чашку матери поставил между аэрозолем «Элнет» и банкой консервированной фасоли.
— Мечтать не вредно, правда, миссис Мурхэд? Но, боюсь, это за пределами наших даже самых смелых грез, — еще одно движение, и голова миссис Мурхэд ударилась бы о насадку фена. — И все-таки мы должны быть благодарны за то, что имеем, это я точно знаю. К тому же Филипп обещал когда-нибудь сделать нам новую ванную, роскошную и гораздо дешевле, чем у кого бы то ни было на нашей улице.
Миссис Мурхэд, должно быть, жила через несколько домов. На ее лице появилось сердитое и враждебное выражение, скорее всего, обычное для нее. Филипп рассказывал о ванных комнатах и пробках на дорогах, о том, что на улице уже совсем весна. Миссис Мурхэд ушла по делам благотворительного комитета, сказав на прощание, что не заплатит больше, чем нужно, потому что «хозяевам чаевых не дают». По мнению Филиппа, сообщать об этом не было никакой необходимости. Кристин стала убирать на кухне, положила в стиральную машину мокрые полотенца. Филипп почувствовал запах печеной картошки и с тоской подумал, что сегодня мать снова предложит им блюдо, которое всегда ее выручало, — фасоль из банки с картошкой в мундире.
Заглянула Черил. Судя по одежде, она явно собиралась уходить. Черил принюхалась и вздрогнула:
— Я не буду ничего есть.
— Надеюсь, у тебя не анорексия, — беспокойно сказала Кристин и стала внимательно разглядывать дочь. Кристин всегда вытягивала шею так, что ее лицо находилось в дюйме от лица другого, будто это помогало ей увидеть нечто скрываемое расстоянием. — Он тебе купит что-нибудь поесть?
— Кто это «он»? Мы идем в боулинг большой компанией.
Черил была нервозная и очень худая девушка со светлыми волосами, кое-где покрашенными в зеленый цвет, и прическа ее больше всего напоминала ершик для мытья посуды. На ней были джинсы в обтяжку и большая черная кожаная куртка. Не будь Черил его сестрой, не знай Филипп, что она за человек, он принял бы ее за девицу легкого поведения, встретив случайно на улице. Выглядела она жутко: на лице блестел гель, помада почти черная, ногти — тоже черные, как лакированная кожа. Филиппу казалось, что сестра что-то употребляет, но он не хотел даже об этом думать. Его пробирала дрожь от одного предположения, что это могут быть тяжелые наркотики. Но на какие деньги она их покупает? Чем занимается, чтобы их достать? У нее нет никакой работы. Он смотрел на сестру, стоявшую у стола и изучавшую мамины баночки и бутылочки, особенно новый флакон с какой-то пеной «для создания прически». Она окунала в него свой черный ноготь и, поднося к лицу, нюхала. Если Черил что-то и интересовало в жизни, так это косметика («парад красоты», говорила сестра, разглядывая полки с кремами, гелями и прочим), но все же она не пошла на курсы косметологов, как советовала Фи. Потертый черный кожаный рюкзак висел у нее на плече. Однажды, неделю или две назад, Филипп увидел этот рюкзак открытым: в нем валялись какие-то бумажки, а также десяти- и двадцатифунтовые банкноты. В тот же день он решился спросить, откуда у сестры такие деньги, но Черил толком не ответила. А потом просто открыла рюкзак и показала брату: там не было ничего, кроме кошелька с пятьюдесятью пенсами мелочью.