Беру стул и сажусь напротив, вглядываясь в ее блестящие глаза.
— Кать, — повторяет Валера, удерживая ее руку в ладонях, отчего мне немного противно — он ведь не только руки ее держал. — Так получилось — не уйдешь от себя, как не старайся, я вот таким оказался, сам от себя не ожидал. Прости за то, что раньше не ушел, тянул до последнего.
— Я детей от тебя хотела, урод! — всхлипывает Катя. — А ты… А ты!..
— Мы же с тобой поговорили сегодня уже на эту тему. Привычка — не любовь.
— Аааа, ну даааа… Мы то сразу с тобой встречаться начали, без бабочек этих твоих в животе. Без искорки, как ты сказал. Зато с ним, смотрю, искрит, что закоротило всего! Подлец!
— Самый натуральный подлец! — поддакивает Катина мама, прекратив шифроваться и подслушивать.
— Насчет натуральности вы перегнули, — говорю я. — Как и подлеца. Скажите, он что, обещал жениться на вашей дочери? Предложение ей делал, из-под венца сбегал? Вы в каком веке живете? Сейчас секс уже не котируется на рынке невест, и знаком внимания считается букет или поход в ресторан, но уж никак не перепихон. Люди попробовали отношения, у них не получилось — просто не захотел один из них. Вот если бы он женился на ней, а потом ко мне метнулся — другой разговор, потому что муж или жена — тот же ребенок, которого берут в семью из детского дома, и только полное беспринципное чмо станет возвращать его спустя несколько лет.
— Умный какой, ты посмотри, — фыркает обладательница цветочного халата. — Не удивлюсь, если именно ты ему мозги и запудрил.
— Никто мне ничего не пудрил. Мне не пять лет, чтобы меня приманили конфетой… — Валера прерывается, едва заметно краснеет, но берет себя в руки и продолжает:
— Чтобы меня приманили конфетой и я пошел за незнакомым дяденькой. Я сам принял решение расстаться с Катей, которое зрело давно, и, если вы помните, мы уже пробовали расставаться. Закончилось все той же так называемой попыткой суицида. Только знаете, что я вам скажу? Если ваша дочь захочет уйти из жизни, пусть не пишет мне перед этим смс и не звонит, и выдайте ей нож поострее. Все никак, бедная, не самоубьется.
Катя смотрит на него долгим взглядом и, отворачиваясь, ревет в подушку. Валера, хватая меня за рукав, тянет к дверям, молча выходит из квартиры, и я тащусь следом. По тротуару он вышагивает твердо, но, останавливаясь под фонарем, поворачивается и спрашивает виновато:
— Я перегнул, да? Сильно же перегнул? Вдруг она правда из-за меня…
— Манипулирует она тобой, Лер, — отвечаю я. — Только манипулятор из нее не очень — театральные навыки не прокачаны. Поверь, если бы я хотел, чтобы ты у меня в ногах ползал, то ползал бы и даже не знал об этом. Подожди, сейчас настроюсь.
— На что?
— На монолог Монро Вознесенского.
Похоже, Валеру я еще не успел заебать стихами за сегодня, потому что он молчит, сложив руки на груди, и смотрит выжидающе. Я, вздохнув, поднимаю полные боли глаза, влажные от непролитых слез, за что мне всегда ставили высший балл по актерскому мастерству, сдвигаю брови, заламываю тонкие руки жестом отчаяния:
Самоубийцы — мотоциклисты,
самоубийцы спешат упиться,
от вспышек блицев бледны министры,
самоубийцы, самоубийцы,
идет всемирная Хиросима,
невыносимо,
невыносимо все ждать, чтоб грянуло, а главное —
необъяснимо невыносимо,
ну, просто руки разят бензином!
невыносимо горят на синем
твои прощальные апельсины…
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!
И совсем не представляю себя Монро, я сейчас — Монро, я слабая красивая кукла, которую выбросили, попользовавшись, я уже не хочу быть любимой куклой, только покоя, только отупляющей темноты под веками, я падаю на колени перед ним прямо в подмерзшую лужу и цепляюсь за края его куртки, а он, широко распахнув глаза — испуганно и восхищенно, тянет меня вверх.
— Боже, Тош, ты невыносим, — говорит срывающимся голосом. — Никогда не делай такие глаза. Я сейчас себя последним ублюдком на земле почувствовал, будто попользовался и выкинул тебя как…
— Как куклу? — улыбаюсь я, отряхивая коленки. — Я эту эмоцию и хотел донести. И то, что играть на чьих-то чувствах — проще простого, если эти чувства действительно есть. У тебя к Кате нет ничего. Иначе бы ты не ушел.
Он идет все еще под впечатлением, потом берет меня за руку и сует ее в свой карман, предварительно накрыв пальцами. Мы шагаем по аллее — темное пятно, светлое, темное, светлое, и там, где светлое, от фонаря, кружатся крупные белые хлопья, и вокруг становится так пронзительно тихо, словно родился кто-то великий и немножко святой.
— Загадывай желание, — говорю, притягивая его за ворот. — Первый снег. А я — твоя первая любовь.
Когда его губы касаются моих, пара снежинок успевает осесть мне на ресницы и растаять.
Красиво. Тихо. И именно так, как я всегда мечтал.
========== 12 ==========
— Останешься у меня сегодня?
— А нельзя?
— Нужно. Только плата вперед — сделаешь плов? С черносливом, как в прошлый раз.
Пока он возится с курткой в прихожей, выискивая свободный крючок, я успеваю пройти в комнату и снять брюки. Складываю на подлокотнике кресла — отнесу в корзину для белья попозже, — наклоняюсь, стаскивая носки и слышу:
— Вот так и стой. Идеально.
Похоже, Валера успел меня рассмотреть со спины. Отводит растрепанные волосы, касается губами шеи, а руки расстегивают пуговицы на моей рубашке. Медленно и осторожно, как дорогую вещь распаковывает, как фарфоровую куклу раздевает. Ткань скользит по плечам и вниз, к ногам, он опускается на колени сзади, тянет вниз резинку кружев — да, я люблю красивое белье — и целует ягодицы, слегка прикусывая и сразу зализывая. Мягко толкает вперед — опираюсь руками о спинку кровати и расставляю ноги.
— Тош, — стринги скатываются до щиколоток, резинка натягивается, дыхание греет кожу под ягодицами, губы повторяют дорожку имитированных чулок. — У тебя такие ноги красивые…
— А еще что? — мурлычу я, покачивая бедрами.
— Все в тебе красивое. Но твои татухи меня почему-то заводят больше всего. А на шее не хочешь такую же сделать?
Пальцы вплавляются в кожу на бедрах, и очертания предметов в глазах теряют четкость. Губы на точечках, на бантиках, на переплетениях черных рисованых кружев.
— Чтобы совсем как поблядушка выглядеть?.. Ты хочешь, чтобы сделал?
— Был бы не против.
— Сделаю, Лер. Резинки рядом с лампой. Как пользоваться смазкой ты и без меня знаешь.
Пока он шуршит фольгой, я тащу к себе подушку, устраиваясь на спинке животом и опираясь на руки. Залитые гелем пальцы проталкиваются в меня на удивление легко, аккуратно, я, повернув голову, смотрю на него сквозь спутанные волосы, и ловлю взгляд, когда он входит в меня. От напряжения, оттого, что приходится удерживать натянутые стринги, ноги подрагивают.
— Лерочка, — говорю я, перекатывая во рту его имя как карамельку — вкусно. — Давай медленно, хочу тебя всего.
Он выше, поэтому ему вполне удобно трахать меня, ухватившись за спинку кровати рядом с моими руками и рвано дышать в плечо. Прижиматься грудью к моей спине и самозабвенно, нарочно лениво, с оттягом трахать, пока у меня не начинают дрожать руки, и тогда он, поднимая их над моей головой, заводит дальше и заставляет сцепить пальцы на своей шее. Его руки ложатся на мой член, а я скулю, вжимаясь в крепкие бедра. Спортсмен, хули, мыщцы каменные, горячие, и дыхалка хорошая, поэтому имеют меня долго, набирая темп лишь ближе к концу.