- А пойдем! - вдруг сказала Василиса, смутившись собственной подозрительности. Что такое, в самом деле. Я что, уже и с ней не могу нормально общаться? Это ж Люда, просто Люда из группы.
- Пойдем, правда. Люд, я просто от людей отвыкла. Сижу пишу эти тексты проклятые...
- Ой, Вась, я сама отвыкла. Мамки на площадке - вот и вся моя компания, да еще Зинаида Игоревна...
- Это кто?
В Людочкиных глазах промелькнуло что-то непонятное. Она замялась.
- Это... Генкина мама это. - Она отвернулась и принялась перекладывать посуду со стола в мойку. Тарелки стучали.
Василиса сложила два и два.
- Люд, это твой бывший?
- Ну да... отец Саньки. - Она открыла воду и вновь загремела тарелками. Василиса помолчала, обдумывая.
- То есть ты с ней общаешься? Не с ним?
- Ну да. - Словоохотливость Людочки куда-то пропала. Она составила тарелки в сушку и обернулась.
- Ну так что, пойдем гулять?
- Пойдем... - Василиса вдруг сообразила, что мультики из соседней комнаты давно не слышны, но и малыш никак не дает о себе знать. - Люд, а он у тебя не заснул там?
- Нет, он вообще тихий. Играется. Сейчас мы соберемся, мы быстро. - Она нырнула в кладовку у входа и тут же вынырнула с белой детской панамкой в руках. У панамки были несоразмерно огромные поля. - Санечка, детка, иди к маме! Пойдем дышать!
Они сидели на лавочке в кустах на краю детской площадки, дышали свежим воздухом и наблюдали за Санькой, который тихонько возился в песочнице, напоминая крепенький белый грибок в своей несоразмерно большой панамке. Василиса только сейчас начала освобождаться от чувства неловкости, которое не отпускало ее с самой встречи... да нет, с самого первого звонка Людочки. Она все никак понять не могла, с чего это в бывшей согруппнице проснулись к ней такие дружеские чувства. А объяснение наверняка простое и ровно то, которое дала сама Люда: она соскучилась. Маленький ребенок, парень бросил... видимо, бросил. Другого она не будет же сейчас искать. Знакомые разбежались по своим углам. Работа... нет, вряд ли из Людочки получился бы хороший работник. Если уж сама Василиса...
- Люд, а деньги-то у тебя есть сейчас? Пособие там или что?
- Да и пособие, и родители подбрасывают, и Зинаида Игоревна помогает... Она вообще такая - помогает. Санечка! Не сиди на солнышке, не смотри, надвинь шляпку!.. Аллергия у него, - вздохнула она.
- Лечитесь как-нибудь?
- А? Да... лечимся, конечно. Ладно я, а ты как? Тексты пишешь, говоришь, а какие?
- Рекламные, - поморщилась Василиса.
- Это, наверное, важная работа...
- Дрянь, а не работа.
- Ну все равно... Ты же умная, наверняка тебя ценят...
Василиса промолчала.
- Ну извини, не хотела тебя расстраивать... Ой, Вася! А давай мы с тобой расстройство полечим! А то я тоже что-то... Сейчас пойдем, я Санечку уложу, и мы тихонько посидим, у меня домашнее вино есть, мне приносит... Приносят мне. А так-то я его не пью, без повода.
А почему бы и нет, подумала Василиса. Я тоже не прочь полечиться. Будем считать, что повод есть.
Вино оказалось невероятное. Оно было отчетливо домашним, мутным и чуть вяжущим, пить его надо было из старых граненых стаканов, закусывать кисловатым яблочком и - с оглядкой - закуривать тоненькой дамской сигаретой, осторожно дымя в форточку, чтоб не несло в квартиру. И послевкусие от всего этого осталось настолько уютное, свежее, подростковое какое-то, что на кухне сидели теперь две молоденькие девчонки, ерзали на стульях, пересмеивались и сверкали глазами, с жалостью поглядывая на опустевшую бутылку.
- Ну что, добавить?
- Да нет, Люд, хватит. У тебя еще есть, что ли?
- Ну...
- Кто делает-то? Неужели опять эта твоя Зинаида?
- Она самая. Она вообще-то добрая. Просто... ну Генка - он ей сын, а Санька внук...
- Заботится, значит.
- О, она заботливая...
- Во всяком случае, вино у нее потрясающее. Прямо-таки колдовское.
Люда помолчала, прислушиваясь.
- Санька спит еще. Ладно, я опять чайку поставлю. Вася, - спросила она, возясь с чайником, - я про Генку-то говорить не особо хочу, понятно... а у тебя никого? Что-то ты тоже молчишь...
Василиса, не отвечая, смотрела на вновь растрепавшиеся светлые волосы Людочки. Она вспомнила, что в ее компании - той, которую она хотела считать своей компанией - про Людочку если и говорили, то обидно и несправедливо - называли ее "бляндинкой". Обидно и несправедливо. Людочка никогда не была распущенной - она была жалостливой.
- Не хочешь говорить...