— Отвернись.
— Так и будем мыться спиной к спине? Мы ведь уже взрослые люди. Насколько я помню из книг, раньше в деревнях вообще вся семья мылась.
— Я таких книжек не читала, мы с мамой вместе мылись, — отрезала Олеся.
Она смешала в деревянной кадушке горячую и холодную воду, попробовала рукой температуру.
Потом набрала в ковш тёплой воды, облила Сашу и облилась сама.
— Вон, в углу в ведре щёлок стоит. Зачерпни сверху отстой, намочи мочалку и трись.
Щёлок почти не пенился, мылил плохо, но грязь смывалась.
— А теперь облейся, сполосни мочалку и смывай с себя всё.
Саша обмылся. Кожа порозовела, поры очистились. Появилось ощущение, что кожа «задышала».
Он украдкой поглядывал на Олесю. Девушка была прелесть как хороша! Молодость! Он попытался вспомнить, когда у него была женщина, и не смог. Похоже, после взрыва в Домодедовском аэропорту и переноса во времени сюда, в 1941 год, женщины у него не было. А ведь он далеко не монахом в Москве жил, водочку попивал. Не каждый день, конечно, и даже не каждую неделю при его-то работе. Но случалось. И дамы были. Некоторые в его квартире надолго задерживались, но так, чтобы сердце его заняли, чтобы замуж взял, чтобы детей от неё хотел — нет, не случилось.
— Отвернись, что ты на меня уставился? — Олеся вернула его к действительности.
Он раздумывал и вспоминал, а сам автоматически смотрел на неё.
— Вот все вы мужики такие! Глазами скоро дырки на теле протрёшь.
— Извини. А у тебя — что, опыт насчёт мужиков есть?
Девушка только фыркнула в ответ. В его присутствии она уже освоилась и вела себя естественно.
— Пошли в парную.
Они прошли в узенькую — двоим еле развернуться — комнатку.
— Ложись.
Саша улёгся на живот. Олеся плеснула из ковшика на камни печурки. Зашипела вода, и как взрыв — пар сразу наполнил парную, так что и дышать стало трудно.
Девушка провела над телом Саши веником, разгоняя пар, потом распаренным веником пошлёпала по телу. И такая расслабуха на Сашу напала, что он едва не уснул.
— Переворачивайся.
Саша вынырнул из дрёмы, перевернулся. И все бы хорошо, но когда перед лицом его колышутся две тугие девичьи груди, смотреть на это спокойно нельзя. Саша почувствовал, что ещё немного — и он не совладает с собой.
Только девчонку обижать нельзя. Она его приютила, кормит. И нельзя отвечать на заботу чёрной неблагодарностью. Саша прикрыл глаза, но всё равно — Олеся то бедром его коснётся, то грудью невзначай.
— Ну, как?
— Здорово! Теперь давай — я тебя.
Олеся улеглась на полку. Ой, блин, хоть глаза выколи! Фигура — гитара! Саша едва не замычал от вожделения. Но веником исправно помахал, потом огладил, затем пошлёпал… Кожа на спине Олеси из розовой сделалась почти красной. А уж когда Олеся на спину перевернулась… Он и это выдержал. С трудом, но выдержал.
Они обмылись в мыльне. Саша чувствовал себя помолодевшим. И с кожи вроде как панцирь сняли.
— Горячей воды много осталось, — заметила Олеся. — Ты бельё в предбаннике оставь, я простирну. Негоже в грязном белье после баньки ходить. Ты в избу иди, я там тебе отцовское бельё приготовила.
Саша обтёрся полотенцем, натянул брюки, телогрейку на голое тело и бегом — в избу. Там на лавке он нашёл чистое исподнее — рубаху бязевую и кальсоны. Мужские трусы в деревнях только после войны увидели, а до тех пор носили кальсоны, называемые иногда подштанниками.
Он оделся и почувствовал себя на седьмом небе. Сам чистый, бельё чистое! Всё-таки для солдата на войне баня — первое дело. Есть дают — пусть и не сытно, но относительно регулярно. Стригут — хотя бы раз в месяц. А с баней туго. Попробуй в полевых условиях нагреть воды на роту или на целый батальон!
Олеси не было. Саша прошёл в комнату, улёгся на кровать. Спал он уже на ней однажды, правда — давно. И сейчас, едва улёгся, сон его сморил. И так хорошо у него на душе было, как он давно себя не чувствовал.
Проснулся он оттого, что рядом кто-то лежал и сопел потихоньку. Повернул голову — Олеся. Саша полюбовался лицом её. Кожа чистая, нежная, как будто изнутри светится; волосы длинные, густые, устлали подушку. Губы приоткрыты, и видны ровные зубки. Красавица! В Москве на такую сразу бы клюнули затасканные донжуаны, да и он бы не пропустил, постарался бы познакомиться.
Александр глубоко вздохнул. Олеся проснулась.
— Извини, что рядом улеглась — так захотелось к сильному мужскому плечу прижаться. Устала я одна. Всё самой приходится. Ты надолго?
— Я же говорил — до весны.
— Оставался бы ты навсегда.