— Ты думаешь, что это они убили Сафронова? — допытывался Юрий.
— Исключать такого нельзя.
— Но жена говорит, что у них не было для этого мотивов?
Колодников прожевал последний кусок беляша, вытер руки подвернувшейся бумажкой с каким-то официальным приказом, и назидательно поднял вверх большой палец.
— Запомни, Юра, никогда не отрицай ни одну версию. Бывает, знаешь, пришьёт муж жену, а потом так красиво изображает горе, так просит найти убийц! Было раз у меня такое. Ну, думал, всё — этот невиновен точно.
— И что?
— Хрена! Завёл себе молодую любовницу, сам убил её, более того, расчленил, и частями вывез тело в луга.
— И как вы его взяли?
— По уликам раскололи. Кровь жены затекла под половицы. Он то говорил, что она просто не пришла домой. А как пол вскрыли, а там… Пол то он вымыл, а вот с этим ничего сделать уже не смог.
В это время раздался телефонный звонок. Колодников поднял трубку, и, выслушав короткий доклад, скривился, как от зубной боли.
— Чёрт, как не вовремя! — Сказал он, бросая трубку. — Время уже девять вечера! Вот ведь всегда так!
— Что такое?
— Мужичок один в бараках повесился. Надо съездить, посмотреть.
При мысли, что ему сейчас снова придётся видеть труп висельника, Астафьева снова замутило. Андрей это, похоже, понял.
— Ладно, не дрейфь, — Колодников, поднимаясь из-за стола, хлопнул его по плечу. — К телу тебя не подпущу. Пойдёшь опрашивать соседей. Я думаю — это дело мы быстро свалим.
ГЛАВА 3
Район, куда они прибыли, назывался Соцгородом. Когда-то это был передовой район молодого, социалистического города Кривова. Почти весь он состоял из двухэтажных, деревянных бараков постройки тридцатых годов. С течением времени он изрядно обветшал, потерял свою престижность. И в Соцгороде как-то незаметно начали сосредотачиваться деклассированные элементы. Продав свои квартиры, они покупали эти убогие коморки с одним туалетом в самом конце коридора, и общей кухней. Это всё усилилось как раз в девяностые годы, когда в город пришла дикая наркомания и безработица. Самоубийство в этом районе было вещью, самой что ни на есть обычной.
Найти нужный им барак помогла всё та же приметная, дежурная «Волга» прокуратуры. На этот раз на ней приехал, правда, не Шалимов, а другой следователь, Василий Потехин. Полноватый блондин с красноватыми глазами альбиноса, он стоял рядом с машиной, и, неторопливо курил.
— Привет, Василий. Что, тебя на это дело пригнали? — спросил Колодников, здороваясь за руку с Потехиным.
— Да, как самого младшенького. Прямо с отходной Сундеева, прикинь, как обидно? Из-за стола выгнали.
— Новый то прокурор там был?
— Нет, завтра его ещё только обещали привести.
— Это у вас хорошо, а то у нас всё как растянется на месяц — жуть!
— А чего плохого то?
— А то, что все эти ИО никогда не хотят брать на себя ответственность.
Колодников кивнул головой на барак.
— Не заходил ещё туда?
— Нет. Жду Беленко. Да и из криминалистов кто-то должен подъехать. Закончить уж сразу, да и всё.
— А я пойду, пожалуй, посмотрю.
Колодников махнул рукой Астафьеву, и они вошли в барак. Колодников шёл так уверенно, как будто точно знал, где произошёл очередной суицид.
— Комната шестнадцать, это где-то наверху, — пояснил он на ходу. — Все эти бараки одинаковые. Комнаты до десяти на первом этаже, после десяти — на втором.
Искать комнату по номерам им не пришлось — около дверей нужного жилья маячила круглая фигура Фортуны.
— Ну, вот, опять свиделись, и всё по тому же поводу, — сказал Колодников, пожимая руку участковому. — Невезуха у нас с этими удавленниками.
— Да, как пойдёт такая полоса, так хрен отвяжешься. То одни висельники, то резаные, то наркоманы с передозой.
— Что, как покойничек: наркоша, или алконавт? — спросил Андрей. — Твой клиент?
Фортуна пожал плечами.
— Да нет. Я его и не знал толком, хотя, видел, конечно, сто раз. Сам тут рядом живу. Старик как старик, чистенький такой. Мужик ни бухал, ни кололся, ни скандалил. Вообще, он уже пенсионер…
— А всё понятно! — начал было Колодников. — Денег нет, жить не на что, одинокий. Ещё, поди, и болел.
— Нет, он, хоть и на пенсии уже, но в силе был, работал.
— Где?
— Соседи говорят — на заводе. На «Металлопласте». И получал хорошо. Я там квитки его по оплате на столе видел, не хуже чем у нас с тобой была зарплата. Плюс пенсия.
В это время приоткрылась соседняя с комнатой покойного дверь, и показалось заплаканное личико маленькой старушенции.
— Вы извините, но я тут всё слышала из-за двери. Это я Васю нашла. У меня ключ был от его комнаты. Василий Егорыч у нас правильный мужчина был. Он не пил, не кололся, он не курил даже, вы понимаете? Вася же у нас на заводе всю жизнь в передовиках ходил. Тридцать лет в одном цехе проработал, всё на доске почёта висел. Как какой праздник — так среди премируемовых непременно Серов будет.
— А кем он работал? — спросил Колодников.
— Он сначала мастером был, потом механиком цеха, а потом, после ухода на пенсию — работником ОТК. Он был очень ответственным человеком, его даже оставили на работе, когда начали увольнять лишних. Когда пошла эта… как её — конверсия, первым делом сократили всех пенсионеров. Понимаете — всех, а его оставили. Просто в этом цехе он знал все досконально. Он за всех был — и за мастера, и за ремонтника мог сойти, и всю электрику знал. Ну — просто всё знал. Незаменимый был в нашей мастерской человек.
— А что делал этот цех? — спросил Колодников. Женщина как-то даже удивилась.
— Как что? Конечно продукцию. Самую разную, он небольших изделий, до самых мощных.
Кто-то, может, и не понял бы этого разговора. Но в Кривове все прекрасно знали, что «продукция» — это патроны, снаряды, или бомбы. Просто город не выпускал ничего другого. А «изделие» — это как раз разновидности этой самой продукции. В зависимости от номера, она имела больший или меньший калибр, и большую или меньшую разрушительную силу.
— И, что, вы хотите сказать, что он не мог повеситься? — настаивал Колодников.
Старушка пожала плечами.
— Да, кто его знает. Он же коммунист…
— Был, — попробовал уточнить Колодников.
— Нет, он остался коммунистом, Василий Егорович из партии не вышел. Он всегда честным человеком был. "Я, — говорил, — убеждений не меняю". До сих пор и взносы платил, и на все демонстрации ходил, и на пикеты, когда памятник Ленину свалили. Как время есть, он туда, на площадь, с красным флагом.
— А что же он тогда в бараке жил, если такой идейный и передовик? — поинтересовался Фортуна.
— Да, ему должны были квартиру дать в восемьдесят шестом, а он отказался в пользу одного слесаря. У того уже семья была большая, трое детей. Вот он и отказался, пропустил того вперёд. Дочь его тогда обиделась, несколько дней с ним тогда не разговаривала. А тут эти времена пошли, дома строить перестали, и всё. Так и остался он на очереди первым.
— А жена у него была? — продолжал расспрашивать Колодников.
— Жена года три назад умерла, Нина Анатольевна. Хорошая была женщина, спокойная такая, полная. От рака умерла.
— Дочь у него одна?
— Да, больше не было никого. Она в Железногорске живёт, юридический институт кончала.
Тут в коридоре появилось несколько человек, и деревянный пол барака сразу отозвался на это шумом и топотом. Это были и Потехин, и Сычёв, и Беленко.
— Николай, ты опять у нас тут за крайнего? — засмеялся Колодников при виде криминалиста. Тот развёл руками, в одной из них был неизменный, потёртый дипломат эксперта.
— Да, а кому ещё то тут быть? Мы с Виктором одни на весь город остались.
— Все разбежались?
— А кто будет работать на такую зарплату? И я бы ушёл, если бы жена на рынке мясом не приторговывала.
Колодников невольно хмыкнул. Торговля мясом была выгодная Сычёву ещё потому, что его не решались трясти рэкетиры. Всё же работник милиции. За это он и держался в органах.