А Пашка ёрничает, Пашка изгаляется над Юрой перед охламонами двора. Он, дикарина, стеснялся этой человеческой дружбы и продавал её ржущим мальчишкам двора со всеми потрохами. Потом, дома, один, он мычать будет, зубы сцепив, от своей подлости, в глаза не сможет смотреть Юре несколько дней, но сейчас он герой, он уличный, ему всё нипочем! Не то что этому… папенькиному сыночку. «Приказ, а если папаша с нами увидит – чё тогда? Гы-гы…»
Юра же, несмотря на такие вот выходки Пашки, полюбил его сразу и всей душой. И звал его только Пашей. И никаким там не Пахой. И это тоже бесило Пашку. «Зови меня Пахой!» – быстро говорил он Юре, как только видел приближающихся к ним ребят. «Зачем?» – «Ну зови – и всё!» – с досадой шипел Пашка. «Ладно, Паша», – шептал Юра и глядел на подкатывающуюся ватагу, внутренне подбираясь как перед боем.
Но «Паша» – был, «Пашка» один раз промелькнул как-то неуверенно, а вот «Пахи» – Пашка так и не дождался от Юры. «Безнадёжен!» – махнул он рукой.
Юра и сам понимал, что ему ох ещё сколько тянуться до Паши, и пытался сначала даже освоить некоторые, хотя бы первые ступени уличный школы, но Паша сам почему-то мешал ему в этом. Если Ляма, например, совал дымящийся бычок к губам Юры, приговаривая: «Дёрни, дёрни, Приказ! Папаша не увидит!» – Паша почему-то говорил поспешно: «Не надо, не надо ему!» – и, видя законное недоумение Лямы, зачем-то врал про Юру: «У него… у него лёгкие больные!» Все с испугом смотрели на Юру. Юра сам удивлялся и торопливо объяснял, что Паша ошибся, что он, Юра, абсолютно здоров и готов попробовать… дёрнуть. Но Паша опять поспешно говорил: «Не надо, не надо, потом дёрнешь! А то заболеешь ещё». И не удерживался-таки, подковыривал: «Чё тогда папаша скажет? Гы-гы…» Все смеялись, а Юра думал: отчего Паша сказал, что лёгкие больные? Почему он так?.. А Пашка и сам не знал, «почему он так», и отводил глаза.
Но мало-помалу Пашка привык к Юре, перестал его дичиться, стал относиться к нему просто и серьёзно. Пашка чувствовал в Юре какую-то обезоруживающую бесхитростность, искренность, правду. Всего этого явно не хватало самому Пашке да и остальным охламонам двора и улицы. Никогда не встречал Пашка таких ребят, как Юра.
Уличные орлы подмётки на лету рвали друг у друга. Как бы объегорить ближнего да самому в дураках не остаться – вот и задачка вся на каждый день. А Юра – вот он, весь как на ладони. Надуть его?.. так не получается как-то, да и совестно почему-то.
Увидел Ляма перочинный ножичек у Юры, и сразу: «Махнёмся, Приказ? Я тебе перо-рондо, ты мне ножичек? – и видя смущение Юры, которое принимает за раздумье и нерешительность, Ляма еще подкидывает наживочки: – И перо-лягушку впридачу, а? Приказ? Целых два пера за один паршивый ножичек, а?» – «Да нет, Валя, – как мог, избегал Юра напряжённых глаз плута, – мне не нужны перья. Есть они у меня. А если тебе понравился ножичек… то возьми. Он мне пока не нужен. Потом отдашь как-нибудь».
И так со всеми ребятами: меняться не меняется, а отдает – и всё. Ножичек? На! Марки? Пожалуйста! Кадрики? Нате! Только потом как-нибудь верните. И всё.
Нет, это если уж взял, а потом возвращать?.. У-у! Это же полное порушение всей жизни получится! Не-ет, подальше от этого чокнутого. А Паха-то, туда же: материться перестал, книжки вместе читают, потом гуляют и разговаривают вежливо – умора! – подсмеивались поначалу над дружбой Пашки и Юры орлы. Но Пашка кулаком поставил пару фонарей на пару физиономий – всё прекратилось.
Но ещё больше сдружил ребят каток.
До приезда Юры Пашка и ребята двора на каток почти не ходили. Тому было несколько причин. Ну, во-первых, каток находился далеко – на Отрываловке, считай, за городом. Во-вторых, кто ходит на каток? На каток ходят, в основном, взрослые парни и девчата. Как на танцы. Чтоб познакомиться, значит. И делать потом разные фигли-мигли. Опять же, приходишь на каток, а у тебя на одном валенке «дутыш» подбут, а на другом – «норвежка» длинная. Чего ж тут хорошего? А у Лямы, вон, и вовсе один «снегурок» кренделем из-под валенка вывернулся. Другой валенок вообще пустой. Да и не точено это всё. У всех катающихся конёчки на ботиночках, они летят мимо тебя как на крыльях, а ты потелепаешься на своих «конягах» где-нибудь в сторонке, да и уйдёшь от стыда подальше. Да и вообще – больно надо! Пусть там эти маменькины сынки да папенькины дочки воображают, кренделя выписывают! Уважающий себя уличный орел лучше разбежится как следует, бац! – крючком под задний борт грузовика, – и помчался по дороге. Только ветер засвистел в голове!
Всеми признанным специалистом по этой части был Генка Махра. Посмотришь на него – ни за что не скажешь, что это так: длинный, кишкастый, вялый. Но надевает человек отцовские краги по локоть, берёт в них добрый крючок – и откуда что берётся: если Махра стоит у дороги первым номером – «на выручке» – считай, что ты уже летишь с ним по дороге, уцепленный за грузовик.