Я поздоровалась со своими коллегами – редакторами крупных тарасовских газет и фотокорреспондентами, обменялась полезной информацией с некоторыми из них, немного пофотографировала, затем, миновав длинный фуршетный стол, заставленный вкусной снедью и разнообразными бутылками, спустилась в гардероб и оставила там свое кожаное пальто. Я почувствовала жажду. Рядом с гардеробом находился уютный маленький бар, куда я и заглянула. Бармен был идеально выбритым и вежливым парнем лет двадцати семи, одетым в безукоризненную белую рубашку и черную атласную жилетку. Я практически не пью, но в данный момент мне захотелось выпить чего-нибудь покрепче морковного сока. Меня по-прежнему преследовало кошмарное зрелище распростертого в прихожей Катькиного тела. Я испытывала ужасную тоску.
Наблюдая за гостями, фотографируя, болтая с коллегами, я старалась избавиться от того тягостного чувства, которое свило себе гнездо в моем сердце, и, чтобы не дать ему пролиться потоком слез, я заказала очень сухой (с меня было достаточно моих мокрых глаз) мартини. В баре сидела небольшая компания наших студентов, солидная пожилая пара с изборожденными морщинами лицами, поставленными голосами и отработанной дикцией преподавателей, одинокий франт лет сорока с одухотворенным ликом и жидкими, но аккуратно причесанными светлыми волосами и двое молодых мужчин, говорящих по-немецки.
Один из них был высок (я оценила его длинные ноги под столом и прямой торс над ним), статен, с приятными мелкими чертами лица, жесткими темно-русыми волосами. У него был густой сочный баритон. Он был одет в объемный синий джемпер крупной вязки и черные с изумрудным отливом джинсы. Другой был в костюме с галстуком, невысок, подтянут, с гордым орлиным профилем и темными блестящими волосами. Он то и дело прикладывался к стоящему перед ним фужеру, где подрагивала жидкость светло-соломенного цвета. На столе лежал мобильник и книга в яркой суперобложке.
Я села за соседний столик и принялась неторопливо потягивать мартини, слушая немецкую речь. Тот немец, что был в джемпере, сразу обратил на меня внимание. Его умные плутоватые глаза успевали следить за лицом собеседника и прогуливаться по моему. При других обстоятельствах его деликатное, но вполне понятное поглядывание позабавило бы меня, но сейчас я была глуха к любому проявлению внимания ко мне со стороны противоположного пола.
Прошло минут пять, я заказала второй мартини, к немцам подсела рыжеволосая в мелких кудряшках девушка. Немка, подумала я, но, приглядевшись, поняла, что ошиблась. Широкоскулое веснушчатое лицо девушки и большие карие глаза выдавали в ней славянку. А когда я услышала русскую речь, то могла поздравить себя с отличной физиогномической практикой. К моему удивлению, мужчины тоже без особого напряга перешли на русский. Они говорили с акцентом, но довольно свободно. Обсуждалась программа вечера. Девица и мужчина в костюме выражали желание как можно быстрее услышать бардовское пение их собеседника. Он отшучивался, скромничал, плел что-то про Лейпциг, про школу.
– Да ладно тебе, Харольд, – смеялась девица, – все мы знаем, как славно ты поешь…
«Спой, светик, не стыдись», – мысленно спародировала я ее.
– Да, – самодовольно улыбнулся русоволосый бард, – Германия – это не только философы или Гитлер, Германия, – он торжественно поднял руку и многозначительно посмотрел в потолок, как будто там как на экране промелькнула вся история его родины, – это страна Бетховена и Баха, Гёте и Гейне.
– Да никто про Гитлера и не говорит, – воскликнула девица.
– Есть у вас такой образ немца – ать– два, железная каска, зиг хайль, – шутливо вытянул он правую руку вперед и вверх, – нацист убивает мирного крестьянина, топчет его, сжигает его дом, угоняет скот, жрет, пьет, насилует женщин, идет дальше…
Харольд невесело и даже с какой-то злобной горечью усмехнулся.
– Да, да, – подтвердил брюнет, – я не раз столкнулся с этим.
– Сталкивался, – с масляной улыбочкой поправила его девица.
– Сталкивался, – обрадовавшись как ребенок правильно произнесенному слову, сказал брюнет.
– Вольфганг меньше меня занимался русским, – как бы в оправдание другу произнес своим сочным баритоном Харольд, – но он способнее меня. Спо-соб-не-е, правильно? – по складам произнес он.