— А я вспоминалъ о васъ, Катерина Дмитріевна, когда былъ у Могутова и когда ѣхалъ отъ него къ вамъ, — желая перемѣнить разговоръ, но сохраняя грустно-плаксивую улыбку на лицѣ, сказалъ Кречетовъ.
— Да? — разсѣянно и не сразу сказала она.
— Я пилъ у Могутова чай и видѣлъ у него на столѣ пасху… Мнѣ подумалось, что это ваша добрая и любящая душа послала ее ему… Я торопился ѣхать къ вамъ, чтобы пожать нашу руку и сказать вамъ великое спасибо за это… Но какое я имѣю право на это? — вздохнувъ и грустно смотря на дѣвушку, закончилъ онъ.
Она, склонивъ голову внизъ, съ сильно блѣднымъ лицомъ, какъ статуя, сидѣла неподвижно.
«О чемъ она думаетъ теперь?… Конечно, не обо мнѣ… О Могутовѣ?» — и какъ бы желая узнать, дѣйствительно ли она думаетъ о Могутовѣ, онъ громко сказалъ:
— Вы думаете о Могутовѣ, Катерина Дмитріевна?
— Да, — разсѣянно и не сразу отвѣтила она. — А вы исполните мою просьбу? — спросила она потомъ, быстро поднявъ голову вверхъ, а ея большіе, черные глаза, горѣвшіе лихорадочнымъ блескомъ; съ выраженіемъ горячей мольбы смотрѣли на него.
— Исполню все; что вы прикажете! — взявъ ея холодную руку и горячо сжимая ее, громко отвѣтилъ Кречетовъ.
— Приведите къ намъ Могутова… — И рука ея дрогнула въ рукѣ Кречетова, и ея головка онять опустилась на грудь.
«Такъ!.. Предчувствіе не обмануло меня!» — продолжая держать ея холодную руку и задумчиво-грустно смотря на дѣвушку, подумалъ Кречетовъ.
— Приказывайте, когда, и я исполню ваше желаніе! — тряхнувъ головою, взъерошивъ порывисто волосы на ней, горячо опять сжимая руку дѣвушки и съ добродушною улыбкой на лицѣ, громко сказалъ онъ послѣ короткаго молчанія. Онъ какъ бы вдругъ примирился съ необходимостью всего того, что сейчасъ, только возбуждало въ немъ грусть и досаду, какъ бы даже вдругъ обрадовался всему этому, какъ бы все это вдругъ показалось ему не источникомъ печали и грусти для него, а источникомъ, имѣющимъ возбудить въ ней любовь къ нему если и не сейчасъ, то въ близкомъ будущемъ. — Завтра, послѣ завтра… до будущей недѣли, — быстро сказала она и румянецъ вдругъ ярко заигралъ на ея щекахъ.
— Будетъ исполнено!.. Но почему только до будущей недѣли? — улыбаясь спросилъ онъ.
— На будущей недѣлѣ я уѣду въ деревню, — робко поднявъ на него глаза, отвѣтила она.
— На все лѣто, Катерина Дмитріевна? — продолжай держать ея руку и ласково улыбаясь, спросилъ онъ.
— Да, — отвѣтила она и со всей силы сдавила его крупную руку своей маленькой и слабою рукой.
— Что вы мнѣ посовѣтуете выпить, князь? — обратился къ Кречетову вышедшій изъ гостиной военный генералъ. — А милѣйшая Катерина Дмитріевна что посовѣтуетъ мнѣ съѣсть? Я, знаете, считаю священнымъ долгомъ въ сей день, гдѣ бы я ни былъ, непремѣнно выпить и закусить что-нибудь.
— Мадера не дурна, генералъ, — отвѣтилъ Кречетовъ, собираясь уходить.
— Что же вы мнѣ посовѣтуете, Катерина Дмитріевна? Я, впрочемъ, съѣмъ того, чего еще не ѣлъ. Ветчину ѣлъ; колбасу — тоже, сало — тоже, поросенка — тоже, индюка — тоже, икру ѣлъ, яйца ѣлъ, — два яйца съѣлъ, — сардинки ѣлъ, паштетъ ѣлъ, — водя глазами по столу, говорилъ генералъ. — Редиса не ѣлъ, не ѣлъ. Отлично, редиса съѣмъ съ масломъ! Не дурно будетъ, Катерина Дмитріевна, какъ вы думаетѣ? — принимаясь за редисъ и расправляя усы, спрашивалъ генералъ, не глядя на дѣвушку, а устремивъ свои маленькіе, живенькіе глаза на редисъ.
На второй день вечеромъ Кречетовъ стоялъ около рояля, за которымъ сидѣла Катерина Дмитріевна. Она не играла, а тихо и нехотя брала аккорды одною рукой.
— А что же моя просьба? — спросила она.
— Простите, Катерина Дмитріевна?..
— Что?! — быстро и громко вскрикнула она, вскинувъ на него, горящіе огнемъ нетерпѣнія и гнѣва, большіе черные глаза.
Онъ молчалъ и задумчиво-грустно смотрѣлъ на нее.
— Говорите, почему? — опустивъ глаза внизъ, болѣе спокойно сказала она.
— Я предлагалъ ему, конечно, отъ себя, познакомить его съ почтеннымъ Дмитріемъ Ивановичемъ. «У меня нѣтъ даже костюма, чтобы бывать у такого богатаго пана», — отвѣтилъ онъ. Я потомъ долго говорилъ ему о Дмитріи Ивановичѣ, о его добротѣ, объ умныхъ и живыхъ вечерахъ въ его семействѣ, говорилъ и о васъ…
— Что же вы говорили обо мнѣ? — живо перебила она его.
— Что вы прекрасно играете, что вы добры, что вы полны любовью къ правдѣ и добру, что вы готовы дѣлать все для правды и добра! — горячо отвѣтилъ онъ.
— Но вы не могли привести ни одного примѣра въ доказательство вашихъ словъ, — грустно улыбнувшись, тихо сказала она.
— Онъ не спрашивалъ примѣровъ, но еслибы спросилъ, — у меня есть примѣры! — все такъ же горячо, сказалъ онъ.
— Что онъ вамъ отвѣчалъ? — холодно спросила она послѣ короткаго молчанія?
— Поблагодарилъ и сказалъ, что не пойдетъ.
— И только?
— Онъ сказалъ: «не пойду» — такимъ тономъ, что нельзя было больше убѣждать его.
— Да! — сказала она тихо, немного помолчавъ. — Да! — повторила она еще разъ, и вдругъ слезы полились изъ ея глазъ. Она ихъ не утирала, сидѣла ровно, голову держала прямо, рукою брала тихіе неопредѣленные аккорды, а слезы тихо, тихо струились изъ ея глазъ и медленно катились по ее блѣднымъ щекамъ… А Кречетовъ смотрѣлъ на нее, не смѣлъ сказать ни одного слова, не могъ двинуть ни однимъ мускуломъ, хотя любовь, жалость, благоговѣніе, вмѣстѣ съ грустью, злобою и ревностію бушевали въ немъ.
— Гавріилъ Васильевичъ! — быстро обернувшись лицомъ къ нему, громко и отчетливо выговаривая слова, начала она:- Вы сказали, что будете терпѣливо ждать моего отвѣта на вашу… на ваше предложеніе… Мнѣ кажется, что я буду ваша… Только не спрашивайте и не говорите… Я сама вамъ скажу тогда… — и голосъ ея оборвался, и слезы быстро заструились но ея блѣднымъ щекамъ.
— Вы любите Могутова? — осторожно взявъ ея руку съ клавишей и нѣжно цѣлуя ее, спросилъ онъ.
— Не знаю, — тихо отвѣтила она-. — Онъ умный, не похожъ на другихъ… Мнѣ грустно, досадно, я злюсь… Зачѣмъ онъ бѣжитъ меня?… Мнѣ кажется, что я дурная, глупая — и мнѣ грустно, досадно.
— Не нужно вамъ быть лучшей, чѣмъ вы теперь! — перебилъ ее Кречетовъ, сжимая ея руку. — Онъ не бывалъ въ обществѣ, онъ увлекается какою-нибудь идеей и, какъ молодой человѣкъ, черезчуръ увлекается… Нѣтъ человѣка съ душой и сердцемъ, который, увидя васъ, узнавъ васъ, не полюбилъ бы васъ всею силой своего сердца. Онъ не знаетъ васъ, Катерина Дмитріевна!
— Вы такъ думаете?… А какъ сдѣлать, чтобъ онъ узналъ меня?
Онъ молча смотрѣлъ на нее, продолжая сжимать ея руку. Она другою рукой медленно перебирала клавиши, а потомъ быстро отняла свою руку изъ его руки, порывисто утерла ею слезы и пристально посмотрѣла на него.
— Надо подумать, — тихо сказалъ онъ и потомъ, вздохнувъ, опустился на стулъ.
— Скажите мнѣ, Гавріилъ Васильевичъ, что-нибудь такое, что бы я долго помнила, надъ чѣмъ бы долго думала… Отчего вы такой грустный почти всегда? — нѣжно и ласково-тихо спросила она.
Онъ молчалъ.
— Зачѣмъ вамъ нравится «кумиръ поверженный — все-жь богъ?»
— Я любилъ сильно, страстно, всею силой души и сердца, — и моя любовь была разбита, осмѣяна, поругана… Я проклялъ самое чувство любви… Такъ прошло почти десять лѣтъ. Но любовь — богъ! Этотъ богъ былъ поверженъ, забытъ, я презиралъ и ненавидѣлъ его, но богъ поверженный — все-жь богъ. Вы воскресили во мнѣ любовь. Вы — мой богъ, Катерина Дмитріевна!
Она смотрѣла на него пристально и долго. Онъ былъ теперь опять похожъ на того Кречетова, котораго она видѣла въ собраніи: лицо было серьезно, смѣхъ и брюзгливость пропали, глаза горѣли огнемъ увлеченія и голосъ былъ сильный, живой, хотя и не громкій.
— Мнѣ кажется, я буду вашей.
Она улыбнулась, щеки ея чуть-чуть покраснѣли. Онъ страстно поцѣловалъ ея руку:
— Разскажите о вашей разбитой любви, — еще болѣе нѣжно сказала она, довѣрчиво глядя на него.
— Тяжело даже и теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, вспоминать объ этомъ, Катерина Дмитріевна, — со вздохомъ началъ Кречетовъ и потомъ разсказалъ не только о своей разбитой любви и дуэли изъ-за нея, но и о своемъ происхожденіи, о своемъ дѣтствѣ, о своемъ странствованіи и, наконецъ, о постепенномъ развитіи его любви къ ней. — Вы для меня — все, Катерина Дмитріевна! Пусть вы будете принадлежать другому, пусть мое уже разбитое сердце не будетъ биться въ тактъ съ вашимъ, но вы воскресили меня, вы возвратили мнѣ Бога, вѣру, а слѣдовательно и желаніе жить, любовь къ людямъ и желаніе быть полезнымъ для нихъ! — такъ окончилъ Кречетовъ свой разсказъ. Какъ жаль, что, проникнутый искреннимъ, горячимъ чувствомъ, голосъ его оборвался на этомъ и онъ не сказалъ болѣе ничего. Катерина Дмитріевна внимательно слушала его; она съ наслажденіемъ смотрѣла на него; во взглядѣ ея ясно свѣтилось состраданіе и сожалѣніе къ нему, и не окончи на этомъ Кречетовъ, попроси онъ ее теперь же дать ему окончательный отвѣтъ, теперь же доказать свою любовь къ нему, — быть-можетъ, она бы бросилась къ нему на грудь, стремительно прильнула бы своими устами въ его устамъ и навѣки была бы спутницей его жизни. Но онъ ничего не сказалъ болѣе, — онъ только горячо поцѣловалъ ея руку и заторопился уходить.