— Сильнѣй, папа, сильнѣй! — кричала дѣвочка.
— Изволь, изволь…. Во всю прыть?… Катай, лошадки, мадмазель полицеймейстерша ѣдетъ!.. Сторонись!.. Эй, купчина, спасай свово грузное тѣло, а то задавитъ те мадмазель полнцеймейстерша!.. Пади!
— Ха-ха-ха! — смѣялась дѣвочка.
— И какой это у васъ, барышня, папаша веселый! Не надыть лучшаго папаши… Правда, барышня? — утираясь платкомъ, сказалъ Бибиковъ.
— Папа — добрый, а вы — толстый. Я папу люблю, а васъ нѣтъ, — продолжая подпрыгивать на колѣняхъ у папы, громко говорила дѣвочка.
— А толстый тебѣ гостинца не принесетъ…. Пади!.. Его такимъ боженька сдѣлалъ…. Правѣй!.. Будешь любить толстаго дядю?
— Буду. А когда онъ гостинца принесетъ? — бойко отвѣчала дѣвочка.
— Пришлю, пришлю, барышня! Ужь непремѣнно пришлю! Конфекть пришлю.
— Я и конфектъ хочу, и апельсиновъ хочу, и варенья хочу!
— Всего хочешь?… Губа у тебя, дочка, не дура. Будетъ! — переставъ дрожать ногами, сказалъ полицеймейстеръ.
— Еще, еще, папа! Пожаръ далеко. Такъ скоро не пріѣхали!
— Ладно…. Идетъ еще…. А ты, Мавра Захаровичъ, пропусти, да и продолжай исторію, — начавъ опять дрожать ногами, сказалъ полицеймейстеръ.
— А вы, Филаретъ Пупліевичъ? — сказалъ Бибиковъ, смотря на графинъ.
— Мнѣ нельзя… Служба. Придется еще по службѣ ѣхать.
— Нонѣ и судъ этотъ былъ, — пропустивъ рюмку, началъ Бибиковъ. — Праздника нонѣ, кажись, нѣтъ, а заведеніе гуляетъ. Въ свидѣтеляхъ, значитъ, всѣ, только жену съ ребятами и оставили. Ну, да и судъ, Филаретъ Пупліевичъ!.. „Была крыса?“ — судья спрашиваетъ. — Была, — отвѣчаютъ. — „Была?“ у другаго опять спрашиваетъ. — Была…. Такъ-то всѣхъ моихъ перебралъ и всѣ въ одно слово: была и харчь плоха…. А тотъ-то, вученикъ треклятый, опосля всего, спустилъ портки, задралъ халатъ, да голый, аспидъ, спину и показываетъ мировому…. Ну, и присудилъ: штрафа четвертную — объ томъ, что эта порядка мировая еще вновѣ; а опосля, если опять жалоба на харчь будетъ, — грозилъ въ арестантскую…. Вотъ она исторія-то, Филаретъ Пупліевичъ!
— Такъ тебя и надо. Не дерись, корми рабочихъ хорошо… Вотъ и я велю частному приставу каждый день заглядывать въ заведеніе твое и харчь твой пробовать. Чуть что плохо — актъ!.. Будешь вести порядки по-новому! — сказалъ полицеймейстеръ, продолжая везти дочь на пожаръ.
— Не шутите, Филаретъ Пупліевичъ…. Надоть помочь дать…. Проучить надоть вученика мово, проучить надоть! Я его къ тебѣ за эфтимъ самымъ и приволокъ….
— Съ полиціей не шутятъ! — серьезно сказалъ полицеймейстеръ. — Поди къ мамѣ,- снимая дѣвочку съ колѣнъ, продолжалъ онъ. — Скажи: прощай, толстый дядя, и не забудь, молъ, конфектъ прислать, — самъ-де пообѣщалъ.
— Прощай, толстый дядя, — подавая ручонку Бибикову, говорила дѣвочка. — Конфектъ пришлите, и яблокъ, и варенья.
— Пришлю, пришлю, барышня. Непремѣнно пришлю! — говорилъ Бибиковъ и нагнулся всѣмъ корпусомъ впередъ, желая поцѣловать дѣвочку, но та, съ крикомъ: „нехочу, вы толстый!“ — убѣжала.
— Экипажей починить не надоть? — послѣ долгаго молчанія спросилъ Бибиковъ.
— Свои кузнецы есть, не надоть, — нехотя отвѣчалъ полицеймейстеръ.
— Филаретъ Пупліевичъ, надоть помочь дать… Съ эфтими порядками заведеніе — брось… Въ раззоръ пойдешь!..
— И я тебѣ совѣтую бросить, — снова нехотя сказалъ полицей мейстеръ.
Бибиковъ полѣзъ въ карманъ, досталъ оттуда бумажникъ и вынулъ изъ него пятидесятирублевую бумажку.
— Филаретъ Пупліевичъ!.. А экипажи окромя, — кладя предъ полицеймейстеромъ бумажку, сказалъ Бибиковъ.
— Послушай, ты, толстый фабрикантъ каретнаго заведенія! — посмотрѣвъ на бумажку, началъ полицеймейстеръ. — Ты дашь мнѣ еще три такихъ же, да приставу второй части такую же. Понялъ?
— Многовато, Филаретъ Пупліевичъ, — вздохнувъ сказалъ Бибиковъ.
— Такъ бери и эту назадъ и уходи, съ чѣмъ пришелъ, — равнодушно сказалъ полицеймейстеръ.
Бибиковъ молчалъ и лѣниво гладилъ рукою по своему животу, потомъ утеръ лицо платкомъ, досталъ опять бумажникъ, вынулъ еще три такихъ же и, усиленно дыша, положилъ ихъ около прежней бумажки.
— Такъ-то лучше, — сказалъ полицеймейстеръ, беря бумажки и пряча ихъ въ карманъ. — Теперь ты послушай, что я тебѣ скажу. Въ заведеніи твоемъ все оставляй по-старому. Черезъ недѣлю, другую, ты порядки поправь, а теперь пусть такъ будетъ, чтобы не повадно было жаловаться. Мальчишку я уже велѣлъ сволочь въ арестантскую, а завтра выпороть прикажу и продержу его въ арестантской недѣлю, другую: это тоже чтобъ другимъ не повадно было жаловаться. Только ты изволь сегодня же прислать на мое имя изъ ремесленной управы бумагу, что, молъ, ремесленная управа проситъ наказать розгами ученика каретнаго заведенія Бибикова за нерадѣніе въ работѣ, ослушаніе и скверное поведеніе. Бумагу подпишешь самъ, какъ голова управы, и чтобъ одинъ членъ подписался. Безъ бумаги пороть мальчишку не стану… Теперь слушай далѣе. Я попрошу городскаго врача, а ты его поблагодари, чтобъ онъ выдалъ тебѣ свидѣтельство о томъ, что онъ свидѣтельствовалъ харчъ въ твоемъ заведеніи и нашелъ его здоровымъ, питательнымъ и въ достаточномъ количествѣ. Съ такимъ свидѣтельствомъ тебя никакой судья судить не будетъ. Съ полиціей не шутятъ!
— Это все правда сущая. Не будь полиціи — раззоръ! — внимательно слушая полицеймейстера, сказалъ Бибиковъ.
— При новыхъ порядкахъ — полиція все! — продолжалъ полицеймейстеръ. — Захочетъ она раззорить тебя — и раззоритъ, а не захочетъ — и новый судъ ничего не подѣлаетъ. Кто дознаніе дѣлаетъ? — Полиція. Отъ кого судъ узнаетъ о преступленіяхъ и проступкахъ? — Отт полиціи. Кто вызываетъ свидѣтелей? — Полиція. Кто у насъ начальство надъ волостью, деревней и городомъ? — Полиція. У насъ полиція — все! Попробуй сопротивляться ей!.. Понялъ?
— Понялъ, Филаретъ Пупліевичъ, понялъ. Это все правда сущая. Не будь полиціи — раззоръ! — сильно потѣя и утираясь платкомъ, говорилъ Бибиковъ.
— Ну, мнѣ, мой милый, некогда, прощай…. А что, работы теперь много? — спросилъ полицеймейстеръ, когда Бибиковъ, простившись, доплылъ до дверей.
— Теперь дюже много, потому праздники, — отвѣтилъ Бибиковъ.
— А когда будетъ мало?
— Да завсегда есть работа. Даетъ Богъ по грѣхамъ нашимъ, — отвѣтилъ Бибиковъ и сдѣлалъ рукою крестное знаменіе, не поднимая руки.
— Послѣ праздниковъ я пришлю къ тебѣ желѣзо и возы, а ты ихъ прикажешь оковать. Только, знаешь, хозяйственно. Что стоитъ — заплачу.
— А за много возовъ-то? — утирая лицо платкомъ, спросилъ Бибиковъ.
— Мало. Штукъ двадцать, — отвѣтилъ полицеймейстеръ.
— Окуемъ, — вздыхая сказалъ Бибиковъ. — Прощай, Филаретъ Пупліевичъ.
— Прощай. Не забудь частнаго пристава, да сегодня же! — напомнилъ полицеймейстеръ.
— Не забудемъ, — опять вздыхая, сказалъ Бибиковъ и хотѣлъ было поднять руку и почесать ею въ затылкѣ, но тяжела была рука и онъ, не поднимая ее, сдѣлалъ ею опять что-то въ родѣ крестнаго знаменія.
Рымнинъ сидѣлъ за столомъ въ своемъ кабинетѣ, обильно уставленномъ шкафами съ книгами, съ газетами и брошюрами на окнахъ и съ кипами бумагъ на столѣ. За тѣмъ же столомъ сидѣла Катерина Дмитріевна. Отецъ писалъ, а дочь, поднявъ глаза отъ раскрытой книги, молча оглядывала кабинетъ. Глаза ея остановились на окнѣ, гдѣ въ безпорядкѣ валялись листы газетъ. Она встала и привела газеты въ порядокъ, потомъ сѣла и начала опять читать книжку. Было девять часовъ вечера, въ кабинетѣ горѣла лампа у потолка и двѣ свѣчи на столѣ, а на окнахъ спущены были тяжелыя бархатныя занавѣски.
— Папа, ты безъ меня хозяйничалъ въ нашемъ кабинетѣ? — спросила дочь, когда отецъ пересталъ писать и ждалъ, пока просохнутъ чернила.
— Провинился…. Не хотѣлъ тебя звать, а нужно было просмотрѣть статью нашего мѣстнаго консерватора въ „Вѣсти“, — отвѣтилъ отецъ.
— И привелъ въ безпорядокъ окно. Ты, папа, зови меня всегда, когда тебѣ что нужно.
— Большой безпорядокъ надѣлалъ? Екатерина разсердилась?
— Нѣтъ, папа…. Но держать въ порядкѣ нашъ кабинетъ — единственная работа Екатерины, — сказала дочь, и въ голосѣ ея, до сихъ поръ звонкомъ и спокойномъ, слышалась теперь не то грусть, не то укоръ. — Папа, ты очень занятъ? — спросила она, немного помолчавъ и пристально глядя на отца, который хотѣлъ было начать писать.