— Вы не можете себѣ представить, какъ я его обрадую! — крѣпко пожимая руку дѣвушки, говорилъ полицеймейстеръ. — Какъ я его обрадую, какъ обрадую! — уходя по направленію къ губернаторскому дому, повторялъ онъ.
По уходѣ полицеймейстера, Тотемкина скорыми шагами пошла по аллеѣ, потомъ остановилась и, со словами: „я совсѣмъ не туда иду“, повернулась и тихо пошла къ выходу изъ сада. Поровнявшись со скамейкой, она опять остановилась, постояла и потомъ сѣла на нее. Предъ ней, изъ-за прутьевъ деревьевъ, виднѣлся, темный теперь, домъ дворянскаго собранія и только стекла въ его окнахъ чуть-чуть блестѣли отъ луннаго свѣта; облака все такъ же неслись на востокъ, навстрѣчу луны и шалили съ нею; деревья сада стояли неподвижно и казались погруженными въ дремоту или созерцаніе свѣтлой ночи; городскаго шума не было слышно и только гдѣ-то, далеко, одиноко выла собака. Раздался хорошо слышный, мягкій вдали, свистокъ локомотива.
„Тутъ — тишина, а тамъ — свистокъ локомотива, торопятся на поѣздъ; кто смѣется, а кто плачетъ, — думала Тотемкина. — И поцѣлуи, и слезы въ одно время… Надо спросить у мистера (такъ она звала дивизіоннаго генерала), сколько каждую секунду родится, умираетъ, женится, топится, стрѣляется, раззоряется и богатѣетъ людей на землѣ… Онъ долженъ знать, — онъ офицеръ генеральнаго штаба и знаетъ все…. А не знаетъ, что его гувернантка назначила на завтра свиданіе….
«Что свиданіе? — думала она немного погодя, когда образъ губернатора быстро промелькнулъ предъ нею. — Я до него уже рѣшила продать себя…. — Она обратила глаза къ небу; въ нихъ блестѣли слезы, но не съ мольбою прощенія они обратились туда и не слова молитвы были въ мысляхъ дѣвушки…
„Сперва, — думала она, — неслись… вотъ такія маленькія тучки, а я, какъ ты, спокойная луна, весело бѣжала къ нимъ навстрѣчу, скрывалась, какъ и ты, подъ ними на минуту, а потомъ опять, счастливая, являлась изъ-подъ нихъ, безъ всякаго слѣда отъ нихъ. Долги отца, сокращеніе расходовъ на выѣзды и пріемы, потомъ продолжительное житье въ деревнѣ…. все незамѣтно пронеслось для бойкой дѣвочки, какъ эти тучки для тебя, луна…. Смерть отца, сестра вдругъ, какъ-то вдругъ, стала старой дѣвой, началась ссора съ матерью, попреки, отъѣздъ гувернантокъ…. И ты…. ты любилъ меня. Твоя любовь, мой милый мальчикъ, твои орлиныя надежды, вѣра въ будущее студента-юноши — все освѣщало кругомъ меня и все неслось, не трогая меня, и я свѣтлѣй тебя, луна, смотрѣла на землю съ горячею любовью въ сердцѣ, съ молодою вѣрой въ будущее…. Нашу любовь замѣтили, ореолъ прежняго величія еще не позволялъ матери и сестрѣ мириться съ родствомъ бѣднаго студента, тебѣ отказали въ посѣщеніи нашего дома…. Ты предлагалъ бѣжать съ тобой, мой милый мальчикъ, ты разсердился, что я не послушалась тебя, — ты уѣхалъ и забылъ четырнадцати-лѣтнюю дѣвочку…. Гдѣ ты, что съ тобой? Я плачу, а ты?… ты счастливъ ли?… Да? — Ну, и будь счастливъ, мой дорогой. „Мужчинамъ работать, а женщинамъ плакать“, читала я съ тобой въ англійскомъ романѣ. Вспоминаешь ли ты то время? Явись ко мнѣ,- теперь никто не удержитъ меня….
„Потомъ — туча большая, черная, безъ грома и молніи, — продолжала она думать немного погодя, хотя слезы все еще струились изъ ея глазъ, обращенныхъ къ небу. — Опись имѣнія, полное раззореніе, трагическая смерть матери….
«Потомъ… я стала гувернанткой, — думала она, опять немного погодя, когда слезы прекратились и глаза отъ неба обратились на землю, въ блѣдно-синюю даль аллеи сада. — Началась противная, гадкая жизнь. Любезность и вѣжливость изъ приличія, мелкіе попреки, тонкія шпильки генеральскаго барства, ухаживанье, съ цѣлью воспользоваться неопытностью молодой дѣвушки и потомъ бросить, а въ заключеніе всего вотъ въ этой залѣ меня въ глаза называютъ потерявшей стыдъ….»
И въ умѣ ея рисуется ярко-освѣщенная большая зала дворянскаго собранія, въ ней гремитъ музыка, масса нарядныхъ дамъ, изящныхъ мужчинъ, у всѣхъ веселыя лица, улыбки, смѣхъ, живые разговоры. Она тоже въ этой залѣ, среди веселыхъ и нарядныхъ дамъ, среди элегантныхъ мужчинъ. Она одѣта бѣднѣе всѣхъ, но она забыла это. Ею интересуются, ее замѣчаютъ, съ нею обращаются какъ съ другими, даже болѣе, — и она забываетъ свой скромный костюмъ, забываетъ, что она гувернантка, думаетъ, что она равна всѣмъ. Она танцуетъ вторую кадриль. — «Онъ должно-быть помѣщикъ, — думаетъ она о своемъ кавалерѣ,- у нихъ у всѣхъ такъ много искренности и деликатности безъ пошлаго любезничанья. Какъ онъ пристально смотритъ на меня!.. А онъ очень недуренъ, у него добрые глаза, — какъ онъ прекрасно держитъ себя».
— Я живу почти постоянно въ деревнѣ,- говоритъ онъ ей. — Имѣніе досталось раззореннымъ, — стараюсь поправить дѣло. Скучновато бываетъ порой одному въ громадномъ домѣ, памятникѣ крѣпостнаго права и барскихъ затѣй, но лучше скучать одному, чѣмъ вдвоемъ.
— Это правда, — говоритъ она. — Когда мнѣ скучно, я стараюсь быть одной.
— Мнѣ совѣтуютъ жениться, — продолжалъ онъ. — Но, знаете ли, крѣпостная реформа застала насъ неподготовленными даже къ женитьбѣ. Большинство изъ насъ женится такъ же и потому же, какъ мы обѣдаемъ, пьемъ, спимъ.
— Я васъ не понимаю, — живо сказала она.
— Я не говорю, что браки совершаются безъ участія головы и сердца. Но если присмотрѣться, то, право, все это на столько же участвуетъ въ выборѣ подруги жизни, какъ и въ выборѣ блюдъ для обѣда, въ выборѣ вина, въ устройствѣ… въ расположеніи мебели въ кабинетѣ.
— Вы говорите что-то обидное для насъ, — сказала она, — но я васъ не понимаю. Кто же виноватъ, если ваша правда?
— Кто виноватъ? — Виновата наша неподготовленность къ жизни послѣ воли, послѣ уничтоженія крѣпостнаго права. Но мы, мужчины, еще кое-какъ пристроились, вотъ только съ женщинами бѣда.
— И все бѣдныя женщины виноваты, — шаловливо говоритъ она. — И изъ рая Богъ изгналъ Адама изъ-за Евы, и Лиза «Дворянскаго гнѣзда» пошла въ монастырь изъ-за Лизы «Дворянскаго гнѣзда»…. Она вспоминаетъ студента, вспоминаетъ, какъ она сказала эту самую фразу о Лизѣ ему, когда онъ громилъ ей пошлость барышень при разговорѣ, послѣ совмѣстнаго чтенія «Дворянскаго гнѣзда», — и румянецъ покрылъ ея щеки, и ярко заблестѣли ея глаза, и глубокій вздохъ вырвался изъ ея груди.
— Простите, я обидѣлъ васъ? — говорилъ онъ, пораженный внезапнымъ измѣненіемъ ея лица и ея искреннимъ вздохомъ. — Я хотѣлъ только сказать, что не правы тѣ, которые ищутъ въ женщинѣ панацею отъ всѣхъ скорбей, снѣдающихъ нашего брата.
— Нѣтъ, вы хотѣли сказать, что мы — причина «всѣхъ скорбей, снѣдающихъ вашего брата», — опять шаловливо говоритъ она.
— Нѣтъ, я хотѣлъ сказать только, что женщина не подготовлена въ труду и что чрезъ это мы женимся, какъ обѣдаемъ, — улыбаясь сказалъ онъ.
— Ахъ, еслибы вы знали, какъ трудно намъ жить работой! — сказала она искренно и невольно вздохнувъ.
Онъ просилъ ее на мазурку, онъ крѣпко пожалъ ея руку, благодаря за кадриль, просилъ позволить быть знакомымъ, и такъ хорошо, тепло такъ смотрѣлъ на нее.
Предъ мазуркой былъ длинный антрактъ. Она ходитъ по залѣ и разсѣянно слушаетъ своего спутника, одного изъ адъютантовъ ея мистера. Ей хочется поскорѣе мазурки, глаза ея шаловливо бѣгаютъ по залѣ и ищутъ его, кавалера второй кадрили. «Какой славный! — думаетъ она. — Какъ умно говорилъ, какъ искренно испугался моего вздоха»…. Она, наконецъ, увидѣла его: онъ сидитъ съ какою-то дамой, около нихъ есть свободные стулья, она устала и проситъ своего спутника отвести ее къ тѣмъ стульямъ и оставить одну. Дама и кавалеръ не замѣчаютъ ее. «Они говорятъ обо мнѣ!» — и она прислушивается.
— Не знаю, что вы нашли въ ней хорошаго, — говоритъ дама кавалеру ея второй кадрили. — Въ ней нѣтъ и слѣда искренности и простоты, которыя вы ошибочно приписываете ей. Дѣвушка сомнительной нравственности — и только. Да ее строго нельзя и судить: живетъ въ наймахъ, среди военныхъ, шутя погубила себя…. Пустая интригантка….
Она дальше ничего не слышала. Она хотѣла крикнуть: «вы лжете, проклятыя!» — но безсознательно вскочила съ мѣста и убѣжала въ уборную. О, какъ много, какъ быстро много думала она тамъ!.. О, не дай Богъ никому плакать такими слезами, безъ слезъ, какими она рыдала тамъ!..
Въ мазуркѣ ея кавалеръ былъ такъ же деликатенъ, откровененъ, говорилъ на ту же тему, но онъ не узнавалъ свою даму. Она хотѣла сказать ему, что она слышала его разговоръ съ дамой, что дама клеветала на нее, но у ней не хватало на это рѣшимости; она хотѣла казаться ничего не слышавшей, быть какъ во время второй кадрили, но голова подавлена клеветою, въ сердцѣ — что-то гнетущее, во рту сухо….