— Можно, — сказалъ одъ наконецъ и началъ перерѣзывать цѣлый хлѣбъ пополамъ.
— Три фунта съ осьмой, да пущай, — сказалъ лавочникъ, взвѣсивъ одну половину хлѣба. — Два фунта съ лишнимъ, да пущай, — сказалъ онъ опять, когда отвѣсилъ кусокъ ветчины.
«Вотъ теперь сядемъ подъ деревомъ, да и закусимъ», — думалъ Могутовъ, выходя изъ лавки съ хлѣбомъ и ветчиной, завязанными въ носовой платокъ… Онъ сѣлъ подъ деревомъ въ Петровскомъ паркѣ. Мѣсто не было глухое, видна Малая Нева, шагахъ въ тридцати — шоссе на Петербургскую сторону, по шоссе двигались, хотя и не часто, проѣзжавшіе и пѣшеходы. Онъ сидѣлъ лицомъ къ шоссе и ѣлъ хлѣбъ и ветчину, поглядывая по сторонамъ. Ему хотѣлось не думать о Лели и, глядя на людей, возбудить въ головѣ мысли не о себѣ и не о ней; но не слушалась голова и только Лелей была волна она.
«Какъ бы я то прокатилъ тебя, Леля, въ такой лодочкѣ!.. Я бы не занимался для себя только, а работалъ бы на сторонѣ: давалъ уроки, чертилъ, переписывалъ…. Зарабатывалъ бы еще рублей тридцать пять, а на пятьдесятъ, шестьдесятъ рублей въ мѣсяцъ мы съ тобой славно зажили бы… Какой бы я тебя умницей сдѣлалъ! Ты бы брала уроки музыки, упражнялась въ языкахъ, а тамъ и сама помогала бы заработывать деньги: ты вѣдь у меня умницей была, доброй, послушной и смѣлой…. Черезъ три года — конецъ ученію, я — техникъ, и хорошій техникъ, вольный казакъ, дорога широкая…. Но отчего же нѣтъ тебя? Отчего не пишешь ты къ Гордюшѣ?… Ушла, навѣрно ушла, изъ С-ля. Но гдѣ же ты, моя дорогая? Жива ли? Или…» Голова его сама собой наклонилась, челюсти перестали жевать, лицо стало злымъ, руки безсознательно сжимали хлѣбъ и ветчину…. Онъ тряхнулъ головой, началъ скоро и жадно ѣсть и пристально всматриваться кругомъ. Онъ смотритъ на рѣку; но широкая, покрытая блестящею зыбью, рѣка не вызываетъ въ немъ мыслей. Онъ смотритъ на берегъ, видитъ у берега лодку — и въ головѣ опять рисуется лодочка съ рулевымъ въ шляпѣ «голубка», но онъ силой гонитъ прочь и лодочку, и рулеваго.
«Не примутъ ли меня дней на десять въ перевозчики? — говоритъ онъ громко. — Я пробовалъ грести въ Колпинѣ,- кажется, хорошо… Вотъ поѣмъ, отдохну, да и отправлюсь на набережную… Сперва нужно къ Уржумцеву. Хорошо, если есть деньги, а если нѣтъ?… И безъ денегъ уйду пѣшкомъ. Тамъ регулярно уже устроимся, мысли глупыя не полѣзутъ въ голову».
Онъ смотритъ направо отъ себя и видитъ правильные ряды крупнаго гранита — камня, сложеннаго въ полукубики, а позади — человѣкъ десять рабочихъ, въ однѣхъ рубахахъ и шароварахъ, съ подвязанными мочалою волосами, чтобы вѣтеръ не забрасывалъ волосъ на глаза, съ обвернутыми въ тряпки ногами. Они брали камни, клали ихъ между ногъ и разбивали ихъ желѣзными молотами.
«Попробую я камень бить съ ними, — громко говорилъ онъ. — Пойду, разспрошу, и если что, то и того… Не вздумай только, мой милый, съ ними такъ разговоривать, — Боже тебя сохрани! Говори рѣчью, какая у тебя есть: ложь — всегда ложь, т. е. вещь никуда негодная…» И онъ, завернувъ остатокъ хлѣба и ветчины въ платокъ, направился къ рабочимъ у камней.
— Богъ въ помощь! — сказалъ онъ, подойдя, къ рабочимъ.
— Спасибо!.. Благодаримъ покорно! — сказали въ отвѣтъ нѣкоторые изъ нихъ.
Онъ началъ разсматривать рабочихъ. Наклоненныя лица ихъ плохо видны и онъ прежде всего увидѣлъ ихъ темно-желтыя, грязныя груди, видныя чрезъ разстегнутый воротъ рубахи, потомъ — голыя до локтей руки. Онъ сравниваетъ свои руки съ руками рабочихъ, такъ какъ все дѣло въ рукахъ при битьѣ камня. У трехъ рабочихъ были толстыя, сильно мускулистыя руки, которыя онъ находилъ гораздо сильнѣе своихъ, но руки остальныхъ кажутся ему почти такими, какъ и его. «Но у меня нѣтъ такихъ толстыхъ, налитыхъ кровью и такъ сильно выдавшихся изъ-подъ кожи жилъ, какъ у нихъ, — думаетъ онъ, продолжая разсматривать рабочихъ. — А работа не легкая!.. Какъ она окарявила ваши грязные пальцы и сколько пальцевъ со струпьями запекшейся крови! Какъ порваны на васъ рубахи и какое темно-желтое, грязное тѣло видно сквозь прорѣхи рубахъ!..»
Онъ старается разглядѣть ихъ лица, но видно только, что лица чисто-русскія, скуластыя, одно — съ большою, густою бородой, а у остальныхъ — небольшія, жиденькія бородки; у всѣхъ длинные волосы на головѣ и подвязаны мочалкой.
Прошло минутъ пять. Рабочіе молча дробили камень.
— Для-че опосля «Богъ въ помощь» «спасибо» сказываютъ, а нѣтъ, что «работать просимъ?» — сказалъ одинъ изъ рабочихъ, кладя молотъ. Онъ раздвинулъ широко ноги, поёрзалъ на сидѣньи, лѣниво всталъ, потянулся, поднялъ лицо вверхъ, посмотрѣлъ на солнце и, усмѣхнувшись, сказалъ:- «Хлѣбъ да соль», такъ — «милости просимъ», а «Богъ въ помощь», такъ — «покорно благодаримъ!» — Онъ посмотрѣлъ на Могутова и пошелъ, почесывая спину, въ лѣсъ.
— Чудакъ! — кладя новый камень между ногъ, началъ бородатый.- Ѣда — не работа… А и палитъ!.. Кажись, къ вечеру дѣло, а палитъ.
— Вѣтра жару гонитъ, дядя, — бойко кладя молотъ и порывисто засовывая руку въ карманъ шароваръ, пояснилъ парень, моложе всѣхъ по виду. — А ну, родная, прочисти глотку! — И онъ вынулъ трубку, досталъ прямо изъ кармана щепотку махорки, растеръ ее между ладонями и набилъ ею трубку.
— Знать курить захотѣлъ, Яша? — хрипло сказалъ самый тощій по виду рабочій.
— А ты думалъ нюхать?.. Гляди, ребята, Птаха нюхать захотѣлъ.
— А ты што же, касатка, не сказала, — я бы-те въ лѣсъ взялъ понюхать! — сказалъ тотъ, который ходилъ въ лѣсъ, возвратясь оттуда.
Всѣ рабочіе, кромѣ худаго Птахи, засмѣялись.
— Ай да Митро! — сказалъ одинъ изъ нихъ при этомъ.
— А ну, Птаха, добудь огня: трахни дюже по камню, чтобъ огонь показался, — сказалъ опять Дмитрій, доставая изъ кармана трубку и новенькій ситцевый кисетъ.
— На-те огня, закуривай! — сказалъ молодой и наиболѣе здоровый по вмду парень, и, ухорскя, высоко поднявъ молотъ, онъ со всего плеча трахнувъ имъ по камню. Огонь брызнулъ, камень разлетѣлся въ разныя стороны мелкими кусками и одинъ изъ нихъ долетѣлъ до ногъ Птахи.
— Важно, Ваня, хватилъ! Ажъ Сидорычъ спужался, — сказалъ бородатый.
— Вишь-те дядя не Птахой, а Сидорычемъ величаетъ, — сказалъ тотъ, что ловко трахнулъ по камню. — Ты, Сидорычъ, дядѣ за эфто водки поднеси.
— А ты денегъ дашь? — хриплымъ голосомъ сказалъ Птаха.
— Знать у тя нѣтъ?… А ты барина позычь, онъ-те дастъ, — вишь онъ на-те заглядѣлся.
Рабочіе смотрѣли на Могутова. Онъ почувствовалъ неловкость отъ ихъ взглядовъ и, сдвинувъ брови, сказалъ:- Я хочу самъ поработать съ вами. Вотъ если заработаю на вашей работѣ за восемь дней рублей пять, — рубль на водку.
— Тяжела наша работа, баринъ, — ой, тяжела!.. Особливо въ первой, — сказалъ бородатый.
— А ты для-че, баринъ, хлѣбъ у насъ отбивать захотѣлъ? — сказалъ Дмитрій, съ добродушной улыбкою смотря на Могутова.
— У меня, братцы, исторія вышла. Пріѣхалъ я въ городъ деньги получить, да говорятъ, подожди до десятаго. Нужно ждать. Пріѣхалъ я изъ-за Колпина; двадцать пять верстъ будетъ отсюда. Денегъ у меня нѣтъ, вернуться не съ чѣмъ. Хочу попытаться найти работу на эти девять дней. Барскую работу скоро не найдешь, да и хочется мнѣ вашу, крестьянскую, работу отвѣдать. Былъ я для этого на Никольскомъ рынкѣ, да поздно уже пришелъ туда. Сюда пришелъ по пути къ одному пріятелю. Пріятель вечеромъ будетъ дома, такъ я промѣнялъ пустой кошелекъ на хлѣбъ, сѣлъ вонъ тамъ подъ деревомъ, да и началъ ѣсть. За ѣдой увидѣлъ васъ, смотрѣлъ на вашу работу. Теперь посмотрѣлъ вблизи и сильно желаю поработать съ вами, если не побрезгуете, — сказалъ спокойно Могутовъ, просто, не поддѣлываясь подъ народную рѣчь.
— А што, ребята, не пора полдничать? — сказалъ Птаха.
— Для-че не пора?… Пора, — сказали нѣсколько рабочихъ.
— Я за свѣженькой сбѣгаю, — сказалъ Дмитрій, взявъ ведро, и пошелъ къ рѣкѣ.
Бородатый досталъ изъ-за камней мѣшокъ, вынулъ изъ него хлѣбъ и бумажку съ солью, разостлалъ мѣшокъ на камень, положилъ на него соль и хлѣбъ, разрѣзавъ его на куски. Рабочіе сѣли вокругъ камня, брали куски хлѣба и начали ѣсть. Могутовъ присматривался къ ихъ ѣдѣ. Одни макали куски въ соль, другіе посыпали солью хлѣбъ, а третьи брали соль въ руку и, во время самой ѣды, забрасывали ее въ ротъ. Всѣ ѣли медленно, запивали часто водой, передавая ведро изъ рукъ въ руки, и внимательно и тщательно подбирали крошки хлѣба съ колѣнъ и клали ихъ въ ротъ.
— А ты съ нами, баринъ, хлѣбца не поѣшь? — сказалъ бородатый.
— Спасибо. Ѣсть не хочу, а воды дайте напиться. — Онъ не сказалъ рабочимъ «хлѣбъ да соль», боясь, чтобъ они не подумали, что онъ напрашивается на ѣду.