ГЛАВА ПЯТАЯ
Засѣданіе петербургскаго губернскаго женскаго собранія 1867 г. и что происходило послѣ него
I.
. . . . . . .
II.
. . . . . . .
III.
. . . . . . .
IV.
. . . . . . .
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зала бунта и крамолы. — Миръ праху твоему!
Еслибы читатель 10 февраля 186* года вошелъ въ парадныя двери института, подошелъ въ извѣстному уже ему швейцару и спросилъ у него: «какъ пройти въ актовую залу», то получилъ бы отъ швейцара сердитый отвѣтъ: «сегодня нѣтъ актовой залы!» И еслибы читатель сдѣлалъ отъ такого отвѣта вопросительную мину, то швейцаръ, какъ очень сообразительный мужчина, отвѣтилъ бы на вашу мину такъ: «вѣрно говорю, что нѣтъ сегодня актовой залы! Я тридцать лѣтъ служу въ институтѣ и всегда была актовая зала, а сегодня ея нѣтъ! Сегодня это — зала бунта, зала крамолы!» — И онъ правъ, читатель! Дѣйствительно, впервые, со дня основанія института, въ тотъ день въ его актовой залѣ была крамола, былъ бунтъ. Съ самаго преобразованія института директоръ его держался либеральной системы. Онъ позволялъ студентамъ имѣть свою кухмистерскую, свою кассу, издавать самимъ, артельнымъ образомъ, записки лекцій, — словомъ, дѣлать все, что облегчаетъ житье небогатаго студента, даетъ возможность ему имѣть сносный и дешевый обѣдъ, призанять немного деньжатъ въ трудную минуту жизни, имѣть читаемыя лекція за недорогую цѣну; да при этомъ и поболтать, и пошумѣть немного было не возбранено. Сносно жилось студентамъ и довольны они были директоромъ. Но вотъ, два года назадъ, были закрыты кухмистерская и касса и запрещены сходки. Какъ ни грустно это было для студентовъ, какъ ни сильно ухудшалась ихъ жизнь отъ того, но они мирились съ этимъ, потому что директоръ толково и даже, какъ казалось студентамъ, съ дрожью въ голосѣ и со слезами на глазахъ объяснилъ, что все это — послѣдствіе безумнаго дѣйствія нѣкоторыхъ изъ числа молодежи (онъ намекалъ на дѣло Каракозова). «Но, — въ заключеніе сказалъ онъ, — если начальство увидитъ послушаніе молодежи, увидитъ ея терпѣніе и выносливость въ трудѣ, то взгляды перемѣнятся на молодежь и ей скоро возвратятъ все прежнее». А на то, что трудно будетъ жить студентамъ, что нужда одолѣваетъ ихъ и, въ крайности, рубль негдѣ будетъ занять, а заложить нечего, этотъ добрый директоръ сказалъ: — «Этому горю я помогалъ и буду помогать, — у меня на это есть около тысячи рублей. Кому ихъ давать, чтобы не было надувательства, я буду спрашивать товарищей по курсу. Но это должно остаться между нами», — прибавилъ онъ. И оставалось это между ними, и были по-старому студенты института смирными и трудолюбивыми молодыми людьми. Но вотъ, мѣсяцъ назадъ, директоръ измѣнился.
Въ новый годъ, въ три часа дня, директоръ узналъ, что его обошли чиномъ и, какъ ему кто-то сообщилъ, что онъ наказанъ за «либерализмъ» и что оный грозитъ ему еще болѣе худыми послѣдствіями. Эти извѣстія сильно опечалили его и онъ, угрюмый и пасмурный, долго ходилъ по кабинету. Вотъ онъ сѣлъ, опустилъ голову на столъ и что-то въ родѣ слезъ подступило къ его глазамъ. «Зачѣмъ Ты покинулъ меня Господи! Зачѣмъ Ты отнялъ ее у меня и оставилъ на моихъ рукахъ трехъ малютокъ?» — говорилъ онъ, вспомнивъ годъ тому назадъ схороненную имъ жену, которая своимъ мягкимъ, добрымъ голосомъ и разсудительными мыслями всегда умѣла успокоивать его и поддерживать на высотѣ его положенія. Онъ сидѣлъ такъ долго, потомъ опять, но уже болѣе спокойно, началъ ходить по кабинету. «Да, да, я былъ слѣпъ, — думалъ онъ. — Я не видѣлъ, какъ шли въ гору люди, круто измѣнившіе своимъ убѣжденіямъ… А я-то что? Вѣдь, я тоже чиновникъ, занимающій извѣстный постъ, и, какъ всякій чиновникъ, службой долженъ пріобрѣсть себѣ подъ старость если не капиталы, то хотя пенсію. Я также долженъ быть послушной, поющею въ унисонъ частью извѣстной части чиновничьяго хора… Да, да!.. У меня дѣти, у меня нѣтъ любящей жены, а у малютокъ — матери, и мнѣ не до самопожертвованія собою и ими защищать свои принципы….» И перемѣнился съ этого дня директоръ института, и скоро узнала объ его перемѣнѣ конференція института, и обрадовалось большинство членовъ ея, и чуть не цѣловали они его за перемѣну, и укрѣпили они ее въ немъ, и заставляли его все шире и шире открыть свои объятія для крутыхъ мѣръ, и, наконецъ, заставили его, чтобы наверстать потерянное время, пуститься въ-запуски по пути — «не потерплю и раззорю!»
Въ концѣ января получено было директоромъ института письмо, въ которомъ директоръ пивовареннаго завода сообщалъ, что, присланный на его заводъ для практики студентъ института, Сластовъ, велъ себя дурно, что онъ позволилъ себѣ нагрубить мастеру и что, поэтому, онъ, директоръ завода, болѣе не пуститъ къ себѣ на заводъ ни этого буяна, ни другихъ студентовъ. Прочитавши письмо, директоръ института сперва хотѣлъ было отвѣтить, что молодость способна ошибаться, горячиться и иногда даже выпить, пошумѣть, но что такой солидный, умный и дорожащій успѣхами русской промышленной и фабричной дѣятельности человѣкъ; каковъ есть онъ, директоръ завода (это былъ нѣмецъ, ни слова не говорящій по-русски и умѣющій только русскими буквами подписывать свою фамилію), только въ первую минуту гнѣва принялъ такія суровыя мѣры, грозящія окончательнымъ паденіемъ русской промышленности, какъ отказывать студентамъ въ практикѣ на ввѣренномъ его опытности и знанію, единственномъ въ Россіи по порядку и научному устройству, заводѣ. Оканчиваться же письмо должно было тѣмъ, что институтъ принялъ самыя суровыя мѣры относительно этого молодаго человѣка, но что институтъ надѣется, что и директоръ завода снизойдетъ на покорнѣйшую просьбу института и дастъ возможность будущимъ студентамъ практиковать, а несчастному, уже наказанному сильно, молодому провинившемуся студенту дастъ возможность окончить практику, если онъ явится самъ съ извиненіемъ и просьбой. Такой отвѣтъ приготовилъ директоръ института директору завода, и онъ уже было хотѣлъ позвать буяна-студента, прочитать ему нотацію и убѣдить сходить извиниться передъ директоромъ завода и просить его позволить докончить практику, но не долго такая добрая, отеческая мѣра была въ головѣ директора. Она только тогда была въ его головѣ, когда онъ читалъ письмо безъ отношенія къ себѣ, когда промелькнули въ его головѣ, съ одной стороны, и заносчивый, педантскій до глупости характеръ, директора-нѣмца, и его величіе панское при движеніи по заводу, и его система выслушиванія сплетенъ, и вѣра въ эти сплетни, если только ихъ подтверждалъ, если о нихъ сообщалъ помощникъ помощника мастера, безконечно лакейская физіономія котораго вызывала невольно къ нему отвращеніе у всякаго при первомъ на него взглядѣ; когда, съ другой стороны, промелькнули въ его головѣ и молодость съ ея спутниками — горячностью, увлеченіемъ, вспышками гнѣва изъ-за невѣрно понятаго слова, бойкими остротами и молодымъ, звонкимъ смѣхомъ при видѣ лжи, педантизма и глупости… Но раздался ли въ это время голосъ его дѣтей, увидѣлъ ли онъ на стѣнѣ портреты своихъ знакомыхъ, далеко двинувшихся впередъ, — только онъ скоро вспомнилъ о томъ, какъ его въ новый годъ обошли чиномъ, и иныя мысли явились у него. «Исключить студента и довести объ этомъ до свѣдѣнія высшаго начальства!» — сказалъ онъ громко; но вдругъ краска стыда разлилась по его лицу, что-то прильнуло горячо къ его сердцу, ударило въ голову и прежнее чувство шевельнулось въ немъ. Онъ задумался… «Пусть конференція знаетъ бумагу и дастъ рѣшеніе на отвѣтъ, — думалъ онъ. — Я долженъ быть точнымъ исполнителемъ ея постановленій и — только. На мнѣ лежитъ хозяйственная часть, а педагогическая и учебная — на конференціи… Но прежде ты не былъ такой, — ты прежде сообщалъ конференціи все, пропустивъ это все чрезъ свою добрую душу и придавъ всему тотъ цвѣтъ, который клала на все твоя добрая душа», — подсказывало ему прежнее чувство, которое не хотѣло его покидать и которое, какъ ни гналъ онъ его прочь, лѣзло ему въ голову, какъ лѣзетъ въ голову атеиста, помимо его воли, идея божества, и какъ ни маскируетъ атеистъ эту идею, какъ ни гонитъ ее прочь, но часто, помимо его воли, видится ему Христосъ, несущій крестъ на Голгоѳу. «Ну, я даже положу свои два шара за Сластова», — думалъ директоръ, подъ вліяніемъ этого чувства. И доволенъ атеистъ, хотя онъ чувствуетъ, что не ему, влюбленному въ себя, нести тяжелый крестъ Христа, что не ему даже слѣдовать за Христомъ, по стопамъ Его, — и доволенъ директоръ, хотя и онъ знаетъ, что не помогутъ студенту его два шара, что поняло громадное большинство конференціи новое, овладѣвшее его душой, чувство — идти по стопамъ міра сего, что потянетъ она его за собой, понимая даже, почему онъ свои шары положилъ за студента. «Нельзя же, господа, — будетъ говорить одинъ другому большинство, — такъ сразу отрѣшиться отъ прошлаго! Но это и хорошо. Наука… мы, представители науки, мы знаемъ, что только путемъ постепенности доходятъ до усвоенія истины. За то истина усвоивается крѣпко, солидно и ужь навсегда….»