Кожуховъ вставалъ всегда въ половинѣ девятаго. Въ канцелярію онъ являлся въ десять. Четверть часа онъ тратилъ на сидѣнье въ халатѣ съ папиросою и брезгливою миною на лицѣ, при чемъ брюзгливость къ концу этого времени мало-по-малу уменьшалась, но не покидала его совсѣмъ; умывался онъ не менѣе четверти часа, одѣвался не менѣе трехъ четвертей и затѣмъ полчаса употреблялъ на prendre du thé, какъ, говорилъ его лакей. Обыкновенно, послѣ чая Кожуховъ, бывалъ уже въ нормальномъ расположеніи духа, но теперь, когда онъ приступилъ къ составленію записки «объ усиленіи губернаторской власти», его времяпрепровожденіе совершенно измѣнилось, а съ нимъ измѣнилось и его расположеніе духа. Ранѣе четырехъ часовъ ночи онъ теперь не ложился спать, послѣ обѣда засыпалъ всего на одинъ часъ, а остальное время — какъ въ канцеляріи, такъ и дома, равно какъ и у губернатора при докладѣ — онъ все сидѣлъ, сидѣлъ и сидѣлъ. Записка двигалась впередъ успѣшно, за нею мерещилась впереди награда, движеніе впередъ по службѣ, но въ настоящемъ пищевареніе его ухудшилось, головная боль проходила только къ часу дня, дурное расположеніе духа не покидало по цѣлымъ днямъ.
Онъ занималъ очень приличную квартиру изъ четырехъ комнатъ, съ параднымъ, ходомъ съ улицы, держалъ лакея, правильно произносившаго prendre du thé и понимавшаго французскую рѣчь, столъ имѣлъ, отъ хозяина дома, цивилизованнаго купца, любившаго поѣсть «французскаго стола» и кормившаго своего квартиранта, сравнительно за недорогую цѣну, очень хорошо. Кожуховъ одѣтъ былъ всегда изыскано и по модѣ; залъ, гостиная, кабинетъ и, спальня его квартиры были изящны и убраны со вкусомъ; на верхнихъ полкахъ кабинетнаго шкафа видны были книги въ небольщомъ количествѣ, но въ прекрасныхъ переплетахъ. Книги были медицинскія, статистическія и юридическія; былъ «Сводъ о земскихъ учрежденіяхъ», «Питейный Уставъ», «Статистика С-нской губерніи» и сочиненія Розенгейма, Майкова, Толстаго, Тургенева, Гончарова и Щедрина.
Было половина десятаго. Кожуховъ сидѣлъ за стаканомъ чая и чистилъ прекраснымъ, сложной конструкціи, ножичкомъ ногти.
— Господинъ Могутовъ, студентъ изъ Петербурга, желаетъ видѣть васъ, — сказалъ молодой, прилично одѣтый, лакей, не глядя на Кожухова.
— Э…кто? — спросилъ Кожуховъ. Громко, спросилъ только потому, что былъ въ дурномъ расположеніи духа.
— Господинъ Могутовъ! — громко и недовольно отвѣчалъ лакей.
Кожуховъ продолжалъ чистить ногти. Лакей сдѣлалъ недовольную мину и ушелъ.
«Чего ему нужно отъ меня?… И у меня дома? — прихлебывая чай, думалъ онъ. — Съ визитомъ что ли?… Вѣроятно, денегъ думаетъ просить взаймы?… Съ нихъ это станетъ…»
Онъ продолжалъ, безъ опредѣленныхъ мыслей, пить чай и чистить ногти. Окончивъ стаканъ, онъ позвонилъ. Явился лакей, взялъ стаканъ и, когда уже дошелъ до двери, остановился, услышавъ голосъ Кожухова.
— Пусть пожалуютъ ко мнѣ въ канцелярію… Я не имѣю времени по утрамъ для визитовъ.
— Слушаю-съ, — сказалъ лакей и ушелъ.
Онъ осмотрѣлъ ногти, подошелъ къ зеркалу, поправилъ галстухъ и погладилъ бороду.
«Хоть бы скорѣе кончить эту проклятую записку, — думалъ онъ, медленно ходя по залѣ. — Можно заболѣть!.. Съ утра и до четырехъ часовъ — одно и то же… Но работа идетъ отлично… Языкъ бойкій, доказательства вѣскія и притомъ всестороннія… Не представить ли ее на степень магистра? Она очень похожа на диссертацію… Нѣтъ, она далеко лучше всякой диссертаціи. Я помню эти ученыя диссертаціи съ понадерганными мыслями и фразами изъ двухъ-трехъ книжекъ. А въ запискѣ листовъ сто будетъ. И это только записка, а поясненіе къ ней займетъ листовъ триста… Но этихъ поясненій я не дамъ никому, — я самъ буду поясненіемъ; когда одобрятъ записку и его превосходительство потребуютъ въ Петербургъ для развитія подробностей и организацій власти, согласно съ ней… Тамъ удивятся моей громадной памяти и всестороннему знанію. Тамъ думаютъ, что въ провинціи нѣтъ головъ. Мало, но есть почище петербургскихъ…»
Онъ выпилъ медленно стаканъ чая, который былъ принесенъ лакеемъ тамъ тихо, что онъ даже и не замѣтилъ.
«Безъ пяти десять, — глядя на часы, сказалъ онъ громко. — Пора на мѣсто службы… Уже пять лѣтъ на этомъ проклятомъ мѣстѣ! — думалъ онъ. Если черезъ годъ, самое большее два, не будетъ, движенія впередъ, — брошу и поѣду хлопотать въ Петербургъ. Будь я женатъ — другое дѣло. Для другаго мое мѣсто — на всю жизнь лучшаго не надо, но не для меня… За пять лѣтъ у меня и семи тысячъ нѣтъ, а живу аккуратно, расходую не болѣе трехъ тысячъ въ годъ… Надо возложить всю надежду на записку».
Онъ вышелъ на улицу и, надѣвая перчатки, постоялъ и окинулъ взглядомъ домъ Софьи Михайловны, какъ онъ называлъ домъ Рымнина.
«Когда чортъ возьметъ этого почтеннаго старца! — думалъ онъ идя по улицѣ. — Его Соня — тогда моя, съ ея молодостію и съ ея громаднымъ богатствомъ. Тогда къ чорту службу! Годъ пропутешествуемъ за границей, годъ проживемъ для знакомства въ губерніи и для приготовленія успѣха службы по выборамъ, а тамъ сперва уѣздный, а чрезъ три года губернскій предводитель…»
Онъ вышелъ на главную улицу. Ему любезно раскланивались чиновники другихъ присутственнымъ мѣстъ равнаго ему ранга, въ это же время шедшіе въ свои, мѣста служенія, а прикащики и хозяева магазиновъ низко кланялись. Эти поклоны не развлекли его думъ и онъ дошелъ до канцеляріи съ однимъ, часто повторяемымъ, вопросомъ: «когда онъ умретъ?»
Дверь, въ извѣстную уже прихожую отворялъ сторожъ и снялъ съ Кожухова шубу и калоши, а молодой чиновникъ съ бойкимъ видомъ отворялъ ему дверь въ его присутствіе, отвѣсивъ при этомъ низкій поклонъ и оставаясь все время въ положеніи поклона, пока Кожуховъ не прошелъ въ дверь; тогда бойкій чиновникъ затворилъ дверь и, выпрямившись, сталъ возлѣ нея, но не въ прихожей, а въ самомъ присутствіи.
— Никто не дожидаетъ? — снимая шарфъ и кладя его и шляпу цилиндръ на окно, — спросилъ Кожуховъ рѣзкимъ голосомъ, которымъ онъ всегда говорилъ съ подвѣдомственными ему чиновниками, причемъ физіономія его приняла видъ квази-страдающей.
— Студентъ, присланный третьяго-дня съ жандармомъ, Могутовъ, желаетъ видѣть васъ, Петръ Ивановичъ, — отвѣтилъ чиновникъ.
— Да?… Пусть дадутъ бумаги къ подписи.
— Слушаю-съ, — отвѣтилъ чиновникъ и скрылся.
Почти сейчасъ же вошелъ столоначальникъ административнаго стола канцеляріи губернатора.
— Добрый день; Петръ Ивановичъ, — клинясь головой и становясь ровно у стола, сказалъ столоначальникъ, блондинъ, съ задумчивою физіономіей и съ меланхолически полузакрытыми глазами. Онъ считался любимцемъ Кожухова и подражалъ ему наружностію, голосомъ и жестикуляціей.
— Здравствуйте, — не глядя на столоначальника, сказалъ Кожуховъ и, замѣтно нехотя, подалъ ему руку.
Столоначальникъ, послѣ пожатія руки, вынулъ изъ принесеннаго вмъ портфейля кипу бумагъ и наложилъ ихъ предъ Кожуховымъ. Кожуховъ началъ, читать бумаги. Можно было замѣтить, что онъ подражалъ губернатору въ манерѣ читать и подписывать бумаги, тогда какъ столоначальникъ замѣтно подражалъ ему самому во время доклада у губернатора…
— Это не годится… Я васъ попрошу ловить тонъ и мысль, какіе его превосходительство желаетъ употреблять въ этихъ случаяхъ… Вамъ пора знать! Если ваши бумаги исправлять, то что же съ другими?:.. Прикажете мнѣ самому писать? Но для чего же тогда господа столоначальники? — говорилъ Кожухомъ рѣзко, но безъ возвышенія голоса, прочитывая бумаги, положенныя передъ нимъ. — Отвѣтить болѣе внушительно, что подати должны быть собраны въ размѣрахъ прошлаго года… Провести мысль, что его превосходительство лично заинтересованъ успѣшнымъ сборомъ и д-ской исправникъ, вмѣстѣ съ подвѣдомственной ему сельскою полиціей, долженъ принять всѣ рѣшительныя мѣры для этого… Пусть увѣдомляетъ о ходѣ сборовъ каждую недѣлю съ подробнымъ изложеніемъ процесса сборовъ… Вы понимаете? — не отрывая главъ отъ бумаги, читая и подписывая ихъ, говорилъ Кожуховъ.
— Понимаю, Петръ Ивановичъ, — отвѣчалъ столоначальникъ. — Чтобы было предпринято относительно каждаго плательщика, въ случаѣ невзноса имъ слѣдуемаго съ него оклада…
— Такъ… Но развить кратко, внушительно и сухо.