— Разрешите? — спросил он у чуть смутившейся девушки. И прикрепил украшение к светлым Настиным волосам. — Вам к лицу. И рыбой не испачкаете.
Девушка ему улыбнулась, радостно, доверчиво, так, что особенно ярко засияли ее голубые глаза.
— И что она в нем нашла? — хмуро пробормотал Таубен. Разговора он слышать не мог, потому что не обладал острым слухом Странника, но что уж увидел, то увидел.
— Что ты с собой делаешь, Генрих? — с горечью спросил Айвен. — Ты же сам ее к нему толкнул, и молча страдаешь, глядя на то, что получилось.
Таубен не ответил.
— А что нашла, спрашиваешь? Человечность, я думаю.
На кухне лагеря наместник Альнарда, с юности по местным традициям прислуживающий рыцарям в качестве пажа, а потом и оруженосца, вспомнил былое и, закатав рукава прогрессорского комбинезона, помогал девушке готовить уху, рассказывая ей какие-то байки.
— Например, у отца принцессы Фенеллы и у отца донны де Карседа была одна кормилица, — с грустью в голосе продолжил говорить Айвен. — Она не вынашивала одного из них, она только выкормила молоком обоих мальчиков, но оба мужчины считали себя после этого братьями, выкормившую их женщину оба называли матушкой и на равных заботились о ней до самой ее смерти. А теперь вспомни о наших суррогатных матерях. «Гарантируем анонимность!» Сколько ты заплатил женщине, выносившей твоего ребенка и до сих пор не знающей, кто из этих интернатских ребят жил в ее теле девять месяцев? Меньше стоимости маленькой квартиры в столице. Почувствуй разницу в их подходе и нашем.
Таубен по-прежнему молчал, даже глаза закрыл, глубокая складка прорезала его высокий лоб.
— Оставь Настю, Генрих, — помолчав, тихо сказал Айвен. — Тебе действительно не стоило калечить душу, развлекаясь так, как ты развлекался в Борифате. А теперь поздно. Этот чистый цветок не для тебя. Она отшатнется, даже если вы и познакомитесь поближе. То, что для тебя норма, посчитает развратом. А сломать ее под себя у тебя не выйдет. У этой девушки полным-полно друзей, которые ее в обиду не дадут. Если уж тебе так нужна семья, если тебе не достаточно изредка навещать своего сына, то выбери доступный тебе вариант. Купи себе эффектную, постоянную спутницу, опытную, понимающую тебя. Оплати ее верность. Бабла у тебя хватит…
— Вот что, Рудич, — сказал вдруг эмиссар, открывая холодные глаза. — Не помню, в какой момент я стал вам позволять так много, но отныне не смейте называть меня по имени и обращаться ко мне на «ты». И не ждите больше от меня поблажек.
— Хорошо-хорошо, Генрих, то есть, Таубен, — с тревогой ответил врач, глядя не в глаза своему пациенту, а на один из экранов, в углу которого тревожно замерцал красным значок, обозначающий сердце. Айвен отрегулировал заново подачу лекарств, спустя несколько секунд его пациент сонно засопел.
— Во, я лажанулся, — смущенно сказал прогрессор замершей в уголочке Фенелле. — Кажись, это и есть профессиональная деформация. Привык уже людей поучать. Во, засада!
На следующий день, правда, снова ближе у вечеру, скоростной вездеход прогрессоров добрался до места гибели геологов. Среди выжженной травы высился огромный обломок гранита, на отполированной стороне сверкали в лучах солнца слова:
«Погибшие на чужой земле, покойтесь с миром!»
— Кто установил обелиск? — хриплым голосом спросил Таубен. Его кровать совместно со всеми приборами разместили на крыше вездехода, подняв имеющиеся там, оказывается, прозрачные бортики, и накрыв куполом.
— Мои люди, — ответил наместник Альнарда, рассматривая свое кольцо-печатку. И пояснил для своих спутников, стоящих вместе с ним у подножия обелиска.
— Когда я впервые сюда попал, здесь лежали высохшие трупы погибших землян. Звери и птицы не смогли прокусить их комбинезоны. Люди Кальвера обыскали трупы и уехали, не похоронив. Я приказал захоронить погибших в земле под обелиском. Но этот камень — совсем не то, что я вам бы хотел показать, — наместник вздохнул, не отрывая глаз от перстня. — Я успел немного познакомиться с погибшими геологами и потому знал, что у них была машина похожая на нашу. Геологи загнали ее в пещеру и заперли. Мы с моими людьми нашли вездеход, привалили ко входу в пещеру камень и убрались восвояси.