Далее агент попросил Митю составить ему компанию в прогулке по оранжерее. Лимоны и апельсины, маньчжурский орех первой молодости, а под ним - древнейшего вида папоротники, предки которых ещё не видели человека - всё это впечатлило толпы туристов, и Митю как само собой разумеющееся. Хотя он не был сентиментален, вид божественной красоты действовал на него оптимистически.
- Вы интересуетесь невинностью? - вдруг шепотом на ухо произнёс Гордон, обдав Митю запахом высококачественной жевательной резинки.
Митя ошарашенно оглянулся по сторонам.
- И вы туда же... сказал он.
- Пусть эта тема не для спартанца, но всё же - биржевик, воротила, финансист, человек, знающий все винтики шара земного. Я думал, вам будет интересно узнать, что эта щекотливая темеца давно будоражит мой ум. Что можно читать невинностью? Отсутствие первого полового акта или духовная чистота? Может ли не познавшая женское тело мужская особь считаться мужской? Ну как вам такая Сорбонна?
Они вышли из зарослей вишнёвых деревьев и присели на скамейку возле розария. Рабочие срезали роскошные розы, ложили их в специальные стаканчики определённой высоты, выполненные в виде пчелиных сотов. Сакс, положа ногу на ногу, сосредоточенно наблюдал за молодой женщиной в жёлтом комбинезоне, считавшей розы на айпаде.
- Человек - существо самоудовлетворяющееся, но хотя бы иногда ему требуется нечто со стороны, - продолжил Сакс, - что поднимет ему самооценку. Но я считал себя мужчиной с самого рождения, хотя процесс потери девственности потряс мои представления о том, что есть человек. Отец, приведший меня в близлежащий бордель, стал для меня божеством, а вот тело безгрудой негритянки я просто возненавидел, как безумный Адольф - Москву. ****а, вокруг которой вращается весь мир, моё проникновение в её - не это ли самая большая глупость среди людей?
Митя достал мобильник и взглянул на время. Он стал уставать не столько от самого разговора, сколько от напора спеси этого весьма распутного человека.
- Вы атеист, Гордон.
- Я не верю в красоту. Красота не спасёт мир, она его погубит. Человечеству нужны тёмные строгие краски и мысли, всё бросающееся в глаза - от лукавого. Вы помните свой первый половой акт?
- Разумеется.
- Вас это потрясло?
- Меня потрясли суммы, торгующиеся на бирже в первый день мой работы. Деньги более впечатляют, чем секс. Нет первого - нет и второго, а не наоборот.
Сакс постучал об брусчатку каблуком туфли.
- Вы интересный человек, мистер Пурин! Мы сошлись взглядами в этом вопросе, сойдёмся и в других. Меня интересует то, о чём думает русский человек, чего боится, чему радуется, от чего бежит... В 16 я перечитал всего Толстого, кое-что почерпнул у Достоевского, и всё это проросло во мне мощными корнями. Знакомство с вами - ещё одна радость.
Гордона Сакса волновало желание Мити быть откровенным, ведь бизнес строится на предвидении, а потому литературный агент должен знать вселенную души опекаемого писателя. Пусть Митя не до конца открыт, пусть где-то он лукавит, где-то по-циничному брезглив, однако, самое главное - чтобы он оказался именно тем, в кого нужно вкладывать энные суммы долларов.
Сам Сакс пришёл в книжный бизнес после автокатастрофы, когда врачи клиники Св. Фомы в Сакраменто поставили ему безнадёжный диагноз: полная обездвиженность. Оставшись один на один с отцовой библиотекой, он буквально ночи напролёт поглощал книги всех возможных жанров, не брезгуя ни чем. Особенно он полюбил эротику. Не имея возможности овладеть женщиной, он перенёс половые желания в свой воображаемый мир, ставший для него раем. Он потерял все зародыши веры в христианского Бога, он присягнул на верность античной философии, впитывая её своеобразный мёд мудрости и наивности. Через два года он встал на ноги и это был уже другой человек.
У букинистического магазина Бернштейна Митя и Гордон Сакс встретились вновь, и будто бы и не расставались, однако молодой писатель был всё также несколько холоден к своему американскому протеже. Вообще, Мите требовалось изрядное усилие чтобы сблизиться с неординарным человеком.
Они вызвали нью-йоркского такси, но оно не спешило ехать к ним. Прохладный прибрежный ветер лез под одежду и некоторые прохожие поеживались, бросая в сторону недоброжелательные взгляды, полные пустоты. Но Нью-Йорк жил обычной неугомонной жизнью, впитывая в себя сердечные биения людей, свет солнца и дыхание земли, покрытой асфальтом.