От удивления он, кажется, открывает рот, чем еще больше усугубляет ситуацию. Что-то мягкое, теплое, влажное и бесконечно вкусное оказывается сначала на нижней губе, а потом на верхней, и только тогда с опозданием Сандор понимает, что его бесстрашно и от души целует Арья Старк.
Целует, играет, облизывает, щекочет губами его непривычный к подобной ласке рот, щедро угощает прерывистым юным дыханием — запах сена, свежего хлеба и чего-то такого летнего и приятного. Это так сладко, что он сбрасывает оцепенение, неловко облапив ее тельце — под ладони попадают какие-то части тела, руки-ноги-грудки-позвонки на спине, раз, два, три — все хрустит и мнется, гибкое и маленькое, он мог бы носить ее за пазухой, должно быть, — а во рту с внутренней стороны нижней губы, онемевшей от ее осторожных покусываний, появляется ее острый язычок.
Пёс раздавлен, пригвожден к земле, Пёс лежит кверху лапами, подставив брюхо руке, что гладит.
Пёс понимает, что так сблизиться с Сансой не осмелится вовеки. Или хотя бы до следующей полуночи. Время между сейчас — и тогда — он проведет, яростно удовлетворяя сам себя раз за разом, пока не исчезнет всякая опасность для Пташки быть им зверски изнасилованной при первой же мимолетной встрече. Хоть наедине, хоть при всей орде одичалых во главе с Джоном Сноу.
А может, мелькает шальная мыслишка, эту дружескую услугу окажет ему Арья? Эй, девочка, как насчет приласкать Пёсика? Но тут же, словно почуяв тень его намерений на своем беззаботном будущем, Арья резко убирает губы, щелкая при этом зубками. Выглядит и звучит почему-то жутковато.
— Примерно это, — улыбается мерзавка сладко и бесстрашно, утирая рот рукавом, — попробуй.
— Еще чего, — бурчит Клиган вслед ей, изо всех сил пытаясь вызвать достаточную для сего пока лишь предполагаемого подвига храбрость.
*
Вечер с Сансой проходил, как десяток вечеров до него. Она благопристойно читала книгу с идеально прямой спиной, старательно играя голосом, повышая тон и понижая, выделяя каждый абзац — кажется, это было что-то из хроник Переправы. Он делал вид, что слушает.
Тонкий голосок перечислял вереницу каких-то ужасных личностей, по плодовитости не уступавших Фреям, воздавая хвалу хозяйственности женщин и отваге мужчин, когда Сандор нашел в себе мужество нарушить заведенный Сансой порядок.
— Наверное, и у тебя, Пташка, есть такая книжица о твоих предках, а?
Она с готовностью, словно лошадь, дождавшаяся боевого сигнала, отложила книгу в кожаном переплете прочь. Сложила руки на коленях — пальцы чуть дрожали.
— Мы древняя семья, и у нас, конечно, множество старинных книг хроники.
— Ну-ну.
— Конечно, я не смогла бы унести их в дом своего лорда-мужа, — в ее голосе послышалось легкое сожаление, почти призрачное, — ведь жена оставляет дом отца за спиной, но… я всегда надеялась, что мой лорд-супруг позволит мне заниматься также хрониками Старков… кроме изучения истории его семьи.
«Да что там истории, три поколения псарей, — мрачно подумалось Сандору, — возись хоть с бумажными Старками, хоть с Королем Ночи, только стань моей».
— Будете вина? — светски осведомилась Пташка, видимо, решив, что неприлично долго говорит о себе.
— Это я всегда с радостью.
— Я всегда надеялась, что мой лорд-муж не будет пить вина, — вдруг вполголоса продолжила Санса, и Пёс слегка поперхнулся, — отец говорил, пьянство сопутствует слабым…
«И где он в итоге окончил свои дни, сильный Эддард Старк?». Пёс готов был окончательно приуныть. В конце концов, бросать пить, становиться лордом, а то и сиром, да еще и жениться ради одного поцелуя, как-то было бы нерационально.
— Ну и каков он был бы, твой идеальный лорд-муж? — надо было ставить точку, бросать ее одну вышивать ночи напролет и читать глупые хроники без слова правды, …
— Как вы.
…но произнесенное самым бесхитростным тоном, это короткое утверждение возвращает его корчиться в экстатической муке где-то на качелях между небесами и самым глубоким пеклом.
Арья была права.
— А каков я? — это должно звучать как шутка, а выходит похожим на хриплый стон узника под пыткой, но голос Сансы по-прежнему тих и спокоен, когда она отвечает, лишь слегка задумавшись:
— Неоднозначный.
Тишина между ними полна загадок, но впервые жива и уютна. Несказанное перестает тревожить обоих.
— А я всегда хотел леди-жену, — высказался через несколько минут хрипло Сандор, не глядя на нее и понимая, в какой трясине увязает все глубже и глубже, — такую же, как ты. Я представлял… — слова должны были быть произнесены — просто поставить точку, он же мужик, в конце концов, — как она сидит в кресле, вот как ты. Как она вышивает там всякую эту вашу бабскую дурь… как на кухне командует…
Блестящие розовые губки темнели, как и мутнеющие желанием голубые глаза. Дышать с ней одним воздухом стало так невыносимо тяжело, что хотелось рвануть ворот рубашки — и штаны вместе с ним, порвать в клочья.
— Жарит там всякое, учит слуг… — хотелось оттянуть неизбежное, бессмысленно, быть может, но хотелось, — читает хроники.
— Она была бы как я? — невинность тона контрастировала с выражением ее лица. Сандор сглотнул.
— Нет. Она была бы… э… толстая. Толще, чем ты.
Глаза, огромные глаза, в которых он никогда и ничего не мог прочитать, распахнулись. Пухлые губки, что она так очаровательно прикусывала, округлились в ненарочном, не спланированном изумлении.
— Толстая? Ваша леди… толстая? — растерянно затрепетали рыжеватые ресницы. Пёс окончательно сник.
— Ну… да. Ну, знаешь, там… — он отчаялся объяснить словами, сделал неловкий жест обеими руками, изображая смысл и суть слов — тянуло примерно на тройню, — ведь… щенки, все дела…
«Гребанный стыд, ты это была бы, толстая и капризная Санса Клиган, и я бы таскал тебя вдоль каждого ристалища, которое встретил бы, в каждый замок, в каждый особняк, я бы всем показал, что ты от меня брюхата, а я такой урод, но это я — твой, а ты моя, и пусть они смотрят и обосрутся от зависти, все эти твои рыцари-лордишки, а я Пёс, но плевать…».
— Сандор.
«Санса. Даже имя пахнет страстью. Тем, что я буду делать с тобой каждый день, будешь ты молодой, старой, тощей как щепка или толстой, как кадка с тестом. Как мы назовем наших сыновей? За кого выдадим дочерей замуж? Будут ли они любимы своими мужьями так, как ты любима мной… Будешь ли и ты любить меня? Когда я стану старым и неповоротливым, колченогим, хромым, злобным стариканом с поганым нравом, если можно стать только хуже? Будешь ли ты любить меня вообще, хоть минуту?».