— Нет, господа, вы как хотите! — кричал Валентин Петрович двум-трем знакомым помещикам в клетчатых картузах, сидевшим, вместе с ним в летнем буфете. — Вы как хотите, а я ему отмены крепостного положения не прощу до конца своих дней!
Он поворачивался к стойке, над которой висел саженный портрет государя в полный рост, и грозил царю куликом. (Татарин-трактирщик обмирал душой за стойкой от этих проклятий.)
— Никогда не прощу! — продолжал бушевать Валентин Петрович. — Пускай черти ему на том свете служат, а я служить не буду-с!
Знакомые помещики спешили допивать свои рюмки и разъезжались от греха подальше.
…В открытом окне кабинета показалась голова Жоржа.
— В чем дело? — строго спросил Валентин Петрович. — Опять в окно?
— Я пробовал через дверь, папенька, там заперто.
— Тебе я открою, — сказал Валентин Петрович, — иди.
Войдя в отцовский кабинет, Жорж сел в кресло и огляделся по сторонам. Здесь все было ему хорошо знакомо — золотые корешки книг за стеклянными дверцами шкафов, оленьи рога над дверью, седло с набивной чеканкой (и две скрещенные сабли под ним) на стене.
— Ты хотел что-нибудь сказать мне? — спросил Валентин Петрович.
— Да, папенька, — посмотрел отцу прямо в глаза Жорж.
— Говори.
Наблюдая за сыном, Валентин Петрович чувствовал, как пасмурное его настроение постепенно начинает развеиваться. Жорж всегда умиротворяюще действовал на Валентина Петровича. Он был главным наследником гудаловского имения (дом и земля в Козловском уезде были записаны на детей первой жены). И поэтому Валентин Петрович, стараясь внешне не выделять его среди своих детей, все-таки отдавал Жоржу предпочтение.
Однажды он вынес маленького Егорушку через заднее крыльцо во двор и посадил верхом на дряхлого мерина Габоя. Старая кавалерийская примета была такая: не упадет, — значит, родился настоящий мужчина, упадет — и жалеть нечего… Габой, качая сивой гривой, медленно сделал круг по двору и вернулся обратно. Это уже была не просто хорошая примета: древнее степное предание подтверждало — если посадить маленького сына на лошадь и та обойдет вокруг юрты, сделает полный круг, значит, жизненный путь сына полностью воплотит в себе свое предназначение.
Спустя несколько лет произошел еще один случай, укрепивший Валентина Петровича в его мыслях относительно будущей судьбы сына. Как-то, сидя рядом с кучером Маркелом на облучке по дороге из Липецка в Гудаловку, маленький Жорж попросил у Маркела подержать вожжи. Почувствовав чужую, а тем более детскую, неопытную руку, кони пошли быстрее, а потом и вовсе понесли. Кучер, побледнев, хотел вырвать у барчука вожжи, но Жорж не выпускал их из рук. И только тогда, когда лошади, сбежав с пригорка, остановились, молодой барин отдал вожжи Маркелу.
— Хвалю, — коротко сказал сыну Валентин Петрович, когда узнал об этом эпизоде, — но в будущем знай: из чужих рук вожжей никогда не бери. А если уж взял, не выпускай до конца.
…Жорж уже несколько минут сидел в кресле перед отцом, разглядывая золотые корешки книг за стеклянными дверцами книжных шкафов, и молчал.
— Ну, так что же ты мне все-таки хотел сказать? — еще раз спросил Валентин Петрович.
— Папенька, дайте мне, пожалуйста, три копейки, — попросил Жорж.
— Три копейки? — поднял вверх густые брови Валентин Петрович. — Зачем они тебе понадобились?
— Я деревенским жалейку обещался купить.
— А у тебя были эти три копейки, когда ты обещался?
— Нет, папенька, не были.
— Зачем же тогда обещался?
Жорж молчал.
— Хорошо, я дам тебе три копейки. Но впредь запомни: деньги можно обещать только тогда, когда они у тебя уже есть в кармане.
Жорж вылез из кресла и подошел к столу. Отец протянул ему монетку. Жорж три копейки взял, но от стола не отходил.
— Ну, что еще? — нахмурился Валентин Петрович.
— Папенька, у мужиков лошадей отобрали…
— Что, что? — повысил голос отец. — Тебе какое дело, что лошадей отобрали?
— Авдотья и Лукерья пришли, плачут, — потупился Жорж. — Отдайте им лошадей, папенька.
— Нет, это черт знает что такое! — зашумел Валентин Петрович, поднимаясь из-за стола.
Дверь кабинета бесшумно отворилась, и на пороге выросла фигура Марии Федоровны. Подойдя к сыну, притянула его к себе.