— Вы это так сказали, Селестен, — рассмеялся Дьюар, — словно вы сами этот Агасфер и есть!
Музыкант словно очнулся от своего оцепенения и тоже рассмеялся, но несколько натянуто:
— Вот так всегда! Начали с поэзии, а закончили неизвестно чем. Извините меня.
— Просто вы в одном, точнее за одним, видите другое.
— К несчастью, слишком многое, — кивнул Селестен. — Но давайте-ка вернёмся к поэзии… Что вы там написали?
— Да так, четыре строчки… Не слишком хорошо получилось… — Настал черёд смущаться Дьюару.
— Прочтите, — попросил Труавиль. Краска успела вернуться на его лицо, и оно приобрело более материальные очертания.
Ален, смущаясь и спотыкаясь на каждом слове, прочёл их. Юноша выслушал его невозмутимо, с видом человека, который вдумывается в каждое произнесённое слово. Он, похоже, не понял, что речь шла о нём.
— Знаете, Ален, — задумчиво сказал юноша, — а ваше четверостишие такое… Вы внимательный ученик!
Мужчина покраснел до корней волос:
— Я же говорил, вы на меня хорошо влияете.
— Я рад, если это действительно так. Мне бы ещё заставить вас поверить в себя, и всё было бы прямо замечательно!
— Я и так в вас верю, — возразил Ален, всегда любивший игру слов.
— В меня? — Селестен сначала не понял, а потом с лёгкою укоризною тряхнул кудрями. — Вот это меня больше всего и печалит, Ален. Вы не воспринимаете многие мои слова всерьёз. Сами знаете, о чём я. А если бы хоть немного ко мне прислушались!
Дьюару вовсе не хотелось сейчас возвращаться к этому разговору. От него непременно испортилось бы настроение и пропало всякое желание разговаривать о чём бы то ни было, поэтому он поморщился и вернулся к прежней теме:
— Давайте лучше о стихах поговорим?
— Мне ваши понравились, хотя тема его… э-э…
— Что?
— В них много недосказанного. Или много невысказанного?
«Ещё бы, — подумалось мужчине, — как мне высказать моё чувство к тебе, если я и сам ничего не понимаю?»
Тут он в очередной раз заметил, что Селестен смотрит на часы, и спросил:
— Вы куда-то спешите, Селестен?
— Если честно, да, — признался юноша, — но я старался этого не показывать. Это было бы невежливо.
— Говорите, если вы действительно спешите. Я нисколько не обижусь, я всё понимаю. Я зануда, а вам, конечно, не очень-то хочется сидеть со мною и скучать.
— Как жаль, что вы обо мне такого плохого мнения! — Селестен печально улыбнулся.
Он встал и пересел на кровать к Алену. Сердце мужчины опять отчего-то забилось быстрее. Труавиль осторожно подправил его одеяло и сказал:
— И вовсе вы не зануда, Ален. Зря вы так. И поверьте мне: когда вы в это поверите… Я, пожалуй, пойду, а то опоздаю.
— Куда? — полюбопытствовал мужчина.
— Туда, где я должен быть вовремя, — уклончиво ответил Селестен.
Ален не стал настаивать, только спросил:
— Вечером зайдёте?
— Непременно. До вечера. — Юноша пожал ему руку, встал и ушёл, прикрыв дверь.
Дьюар вздохнул и погрузился в одиночество, но тут же вздрогнул от скрипа открываемой двери и поднял глаза. Это в спальню вновь заглянул Селестен.
— Чуть не забыл! — Он слегка изогнул бровь. — Извинитесь перед мадам Кристи. Она не заслуживает такого обращения. Обещаете, что не забудете?
— Да, хотя вы сами говорили, что обещания даются, чтобы отвязаться, — напомнил Ален.
— Ну, мало ли, что я говорил! — с лёгкой улыбкой возразил юноша и исчез за дверью.
На этот раз и вправду до вечера.
Комментарий к Глава 6
об Агасфере: https://vk.com/wall-121512899_559
========== Глава 7 ==========
После обеда мужчина думал немного вздремнуть, да только сон не шёл отчего-то. Ален открыл принесённый Труавилем флакон, по комнате распространился запах подснежников. Спальня наполнилась присутствием юноши.
— Восхитительно! — прошептал Дьюар, прижимая флакон к носу и с упоением вдыхая сладкий аромат.
Ему стало так хорошо, точно Селестен был здесь, с ним рядом, и от этого все затаившиеся страхи развеялись в одно мгновение. Мужчина не чувствовал уже себя таким беспомощным, как прежде. Он достал листок с рисунком и тут, вероятно, задремал, поскольку то, что происходило дальше, никоим образом нельзя было отнести к реальности.
«Я скован по рукам и ногам своим недугом», — подумал больной.
Селестен на рисунке искривил губы:
— Ты не скован, а свободен.
— В чём свободен?
— Во всём. Неужто ты сам этого не видишь? — Тут Труавиль спрыгнул с рисунка и, материализовавшись, заходил по комнате туда-сюда. — Ты свободен выбирать.
— Что выбирать?
— Мы, похоже, говорим на разных языках, — с ударением на «мы» сказал юноша. — Либо ты меня не слышишь.
— Я слышу тебя так же хорошо, как и вижу, — возразил больной. — Но я не понимаю, о какой свободе ты говоришь.
— О какой свободе я говорю? — повторил Селестен с восходящей интонацией. — Ты свободен, но никак не можешь этого понять. А ведь это так просто! Смотри: ты свободен думать что угодно, мечтать о чём угодно. Ничего нет невозможного для тебя!
— Если захочу?
— Нет, если поверишь. Можно хотеть, но не делать ничего. А можно делать просто так. Чувствуешь разницу?
— Наверное, но я не уверен. Значит, ты намекаешь на то, что если я захочу…
— Если поверишь! — с лёгким раздражением перебил его Труавиль.
— Хорошо. Если поверю. Если я поверю, что смогу встать, то… Что же это получается? Я и в самом деле встану?
— Сможешь. При желании сможешь и по потолку ходить.
— Ага! Сам же сказал «желании»! Это не значит разве «захотеть»? — поддел его Ален.
Селестен заглянул в его глаза с сожалением:
— Ты отвлекаешься от главного по мелочам.
Ален только махнул рукой:
— А что есть главное? Что есть мелочи? Для меня, знаешь ли, подчас и мелочи важнее. Для меня даже вот этот штрих — запах цветов — важнее, чем весь мир.
— Ты в мелочах видишь цель, но мелочи не есть цель, а вместе с тем и цель не есть мелочь. Вот и решай, что для тебя важнее.
— Важнее? Ты, философ.
— И опять отвлекаешься. Переходишь с общего на частное.
— А может, это цель?
— А в чём смысл?
— А если в этом?
— Ален!
— Ален! — голос прозвучал вполне реально.
Ален открыл глаза и увидел перед собою Селестена. Тот сидел у него в ногах и, слегка прищурив глаза, смотрел на мужчину. Лицо его было непроницаемо, и Дьюар прямо-таки не знал, что и думать: то ли это всё сон был, то ли разговор состоялся наяву. Хотя мужчина скорее склонялся к тому, чтобы считать это сном, поскольку были в этом разговоре детали, которые напрямую указывали на его нереальность. Например, Brüderschaft тон.
— Я вам не помешал, Ален? — вежливо спросил юноша.
— Я спал? — неуверенно спросил Дьюар.
— А что вы подразумеваете под сном? — уклончиво пожал плечами музыкант.
— Я видел сон, значит, я спал?
— А возможно ли такое: я грезил и видел грёзы?
Дьюар смутился. Сон, если это вообще был сон, продолжался, но приобрёл более материальную, конкретную форму.
— Я, право, уж и сам не знаю. Но это легко проверить! — воскликнул мужчина.
— Как же?
— Если я не спал, значит, я с вами разговаривал, а вы разговаривали со мной. Вы разговаривали?
— А вы?
— Во сне? Или наяву?
— А что для вас сон и явь?
Дьюар тряхнул кудрями:
— Вы меня запутали, Селестен.
— Скорее уж вы меня, — возразил с улыбкой юноша.
— Хорошо. Что для вас свобода?
— Свобода? — Он изогнул бровь, и черты его окрасились непонятной тенью. — Свобода чего?
— Вы считаете, что человек свободен выбирать?
— Скорее это вы утверждаете. С чего вы взяли, что я так считаю? — Труавиль нахмурился. — Ещё одна попытка разгадать меня?
— Вы сами мне это сказали.
— Когда же?
— Во сне.
— Я во сне не разговариваю.
— Я и не видел, как вы спите.
— Ну ещё бы вы это видели!
Разговор, похоже, зашёл в тупик.
— То есть я вот что имел в виду: мне приснился сон, в котором вы мне это сказали.