— Чем вы теперь будете заниматься? — спросила она, видимо, стараясь отвлечь его от печальных мыслей. — Вернётесь на сцену?
— Не знаю.
Мужчина и вправду не знал. В принципе, можно было бы вернуться к танцам, но теперь ему этого не хотелось. Танцевать можно и просто так, для удовольствия… хоть прямо сейчас.
— Давайте-ка мы с вами станцуем! — Дьюар вскочил и за руку вытащил женщину на середину холла.
— Что вы! — растерялась та. — Я уже стара для танцев.
— Прошу вас, один раунд! Я лишь хочу убедиться, что по-прежнему могу танцевать.
— Хорошо, — сдалась домоправительница.
Они закружились в вальсе без музыки и почти без такта. Да, Ален по-прежнему мог танцевать и танцевал прекрасно. Но ему не хотелось этого так, как хотелось когда-то.
— Нет, мадам Кристи, мне не хочется возвращаться к танцам. Это всё фальшиво… Я не знаю, чем займусь. Может, вообще ничем. Деньги у меня есть, на мой век хватит. Это всё так неожиданно случилось. То есть Селестен мне всегда говорил, что это произойдёт, но я как-то не слишком серьёзно относился к этим словам. А тут вдруг это случилось, и я растерялся… Ох, как же мне будет его не хватать! — Ален сжал виски руками. — К тому же он обещал, что мне станет понятно абсолютно всё, но пока я…
— Ах да, — спохватилась мадам Кристи, — Селестен мне сказал в самом начале, чтобы — если вы заговорите об этом когда-нибудь — я отдала вам его записную книжку.
— Записную книжку? — Дьюар с надеждой поднял на неё глаза. — Его записную книжку?
— Да. Я вам её положила в верхний ящик стола в кабинете…
Ален со всех ног припустил обратно вверх по лестнице.
— Осторожнее, не споткнитесь! — обеспокоенно крикнула ему вслед домоправительница.
Ален распахнул двери в кабинет, бухнулся в кресло и протянул руку к ящику. Сейчас всё должно проясниться. Пальцы Дьюара дрожали.
«Открывай, открывай», — шептало любопытство.
«Кто знает, что там может быть», — предостерегала осторожность.
Тем не менее Ален взялся за ключ, торчавший из замочной скважины, повернул его и потянул на себя. Ящик медленно пополз вперёд и скоро выдвинулся на достаточное расстояние, чтобы видеть его содержимое.
Тут мужчине опять стало немножко жутко. Итак, в верхнем первом ящике его письменного стола поверх каких-то документов лежала небольшая тетрадь, являвшаяся записной книжкой Селестена. Что же в ней было пугающего? Ничего особенного, но только это была та самая книжка, что Дьюар видел однажды во сне. Неужели тот сон был вещим? Ален дотронулся до неё. Она была вполне реальной. Переплёт её был из мягкого материала, похожего на замшу.
Мужчина взял эту тетрадь, и она показалась ему необыкновенно тяжёлой; такой тяжёлой вряд ли могла быть бумага.
«Каменные там, что ли, листы?» — подумал Дьюар, перекладывая её себе на колени и открывая с неким затаённым страхом. Страницы тоже оказались из странного материала: не бумага, а скорее пергамент. И написана она была непонятными руническими письменами. Ален готов был разочароваться: как он мог это понять?
Но — чудо! — стоило Дьюару взглянуть в эту книгу, он всё прекрасно понял: слова зазвучали у него в голове голосом Селестена.
Это напоминало и письмо и дневник одновременно. И содержание его было ужасно, а точнее, ужасающе: в это совершенно невозможно поверить, но получалось, что не ангел-хранитель, а наоборот, падший ангел был с ним всё это время и помог ему.
«Что за ерунда!» — Дьюара затрясло, но слова неумолимо звучали…
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ СЕЛЕСТЕНА
Каждый день происходят невероятные вещи. То, что происходит у нас, многих приводит в бешенство. Я не знаю, как к этому относиться, но и меня это, признаюсь, тревожит.
Недавно я виделся с Наомелем. Он и в самом деле взбешён. Он, признаться, на многое раскрыл глаза мне. И мне страшно.
Бог создал Землю. Мы только радовались: это потрясающе интересно, новый мир. Он замечателен, потому что материален. Не то что наш, ангельский…
Но что в этом плохого? Наомель сообщил мне последнюю новость: Бог создал людей. Они похожи на нас, но материальны. Они живут в замечательном месте — в Саду.
Наомелю кажется, что Он уделяет больше внимания им, а про нас позабыл. Наомель считает, что Он полюбил их больше, чем нас.
Многие ангелы возмущены. Они не могут смириться.
Наомель подкинул мне — и многим ещё — одну идею. Он сказал, что если их не будет, то всё опять станет по-прежнему. Неплохо было бы их уничтожить, вот что он сказал.
Ужаснее вещи он не говорил, а я не слышал. Знаете, что это означает? Это значит пойти против Его воли, поскольку Он пожелал, чтобы люди существовали наряду с ангелами. Наомель — мой лучший друг здесь, и мне странно слышать такие речи. Словно рассудок его помутился. Нескольких, наиболее отчаянных, он, похоже, подговорил поднять восстание, чтобы уничтожить Землю.
Наомель, Наомель… Он слишком любит Бога и, похоже, не хочет ни с кем делить Его. Для него люди — соперники.
Я не настолько ослеплён, но и мне кажется, что нам Он перестал уделять внимание.
Может, ты и прав, Наомель, но решиться на такое…
***
Он пришёл ко мне. Его намерения всё более крепнут. Но с собою он принёс и кое-какие другие мысли.
— Почему так, Селестен, — спросил он у меня, — что мы любим только Его?
— Что ты хочешь сказать этим? — Мне были непонятны его слова.
— Почему, я хочу сказать, мы не любим друг друга? Мы поглощены Его влиянием, но не обращаем внимания на самих себя.
Об этом я прежде не задумывался.
— Почему, — продолжал он, — к примеру, ты не любишь меня? Или я тебя? Или кто-то другой?
Я не понимал его. Он подсел поближе и, понизив голос, сказал: «Я виделся с Люцифером».
Я отшатнулся. С одним из падших! Вот откуда его слова! Их внушил Наомелю отступник!
Я должен был немедленно пойти к одному из архангелов и всё рассказать, но я этого не сделал, ведь Наомель был моим другом. Как я мог его предать?
Но Люцифер внушил ему много всяких вещей, о которых прежде и речи не шло. О некоторых из них Наомель мне поведал, о других умолчал, но того, что он рассказал, было достаточно.
Ужасные по своей сути вещи, но… кое-что в них было правдой. Мы надоели Ему, и Он нашёл себе новое развлечение — людей. Наомель их ненавидит, я нет. Мне только немного обидно.
Ох, я почти готов поддержать Наомеля, но я всё-таки ещё ангел, а не аггел, и поэтому зло творить не собирался…
Только скоро я перестал им быть, очень скоро.
***
Наомель всё ближе подбирался ко мне со своими смутьянскими идеями. С ним теперь было около двадцати других ангелов, но ему хотелось, чтобы и я был с ними. Я ведь был его другом…
Я не соглашался. Я не мог так поступить. Он нашёл способ.
Мы сидели вместе. Он опять говорил о своём замысле. А мне было так плохо, потому что я знал, что всё это неправильно. Но я не мог рассказать, потому что обещал молчать.
Наомель был уверен, что если ему удастся уничтожить людей, то не будет никаких проблем. Только я-то понимал, что всё не так просто.
Он посидел, посмотрел на меня, а потом сказал:
— Знаешь, а мы ведь красивы, правда?
— Может быть, я не знаю, — ответил ему я, потому что, рассуждая о том, какие мы прекрасные, мы бы грешили.
— Знаешь, Селестен, я тебя люблю, — сказал Наомель.
— Я тоже тебя люблю, брат, — ответил я, ибо это не было секретом.
— Нет, я не об этом. Не о братской любви. Я люблю тебя, но не так. — Наомель придвинулся ближе.
— О чём же? — Мне была непонятна его речь.
Вместо ответа он поцеловал меня. В губы… Я отшатнулся от него. Я понял, о чём он. Но поздно: он совратил меня. Я полностью стал разделять его безумные взгляды.
Оставалось только назначить день. Всё было серьёзно. Этот заговор приобрёл размах.
***
Наомель пришёл и назвал день. Меня пронзила дрожь. Я не знал, что делать. Я вновь засомневался. Но я был связан с ним так сильно, что не мог его предать.
Я метался у себя накануне этого дня. И не знаю, что меня на это подтолкнуло, но я пошёл к архангелу и всё ему рассказал. Это было предательством, но я чувствовал, что поступаю правильно.